День гнева (сборник)

– Знаете что… – Главреж вдруг разозлился. – Вы мне бросьте баки забивать с вашей этой «перпе…»… Как ее там?.. Одним словом, с этой самой… Вы мне прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня есть время выслушивать ваши теории?

– Актера, – проникновенно сказал Изобретатель, – или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все упадут.

– С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила, и в райком, и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.

В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура в ноль градусов Цельсия, разводили пьесу местного автора.

Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: «Кто этот человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?»

Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.

– Товарищ Бабашкин из «Гипротеатра». Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. – Он показал Изобретателю на стул. – Посидите, а потом мы с вами займемся… Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.

Очередной режиссер Борис Генрихович – он тоже слегка побледнел, увидев главного, – сделал знак – и репетиция возобновилась.

Герой-любовник, рослый мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.

В пространство вошел отрицательный персонаж.

– «Приветствую, товарищи».

– Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу… «Здравствуйте».

– Нет, это не вы говорите «Здравствуйте», – поправил очередной режиссер.

– А кто говорит?

– Действительно, кто же говорит теперь «Здравствуйте»?

Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:

– Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста… Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот, посмотрите…

И дальше шло в таком духе. Местный автор – он сидел тут же – нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения.

– «Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, – говорил отрицательный персонаж. – Отрываешь себя от коллектива».

– «Я…» Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. Я ведь в третьей картине советовался, со старым колхозником Михеичем советовался. Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже вычеркнуть, Борис Генрихович?

– Ну давайте вычеркнем.

– Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить – уже столько вычеркнули? С чего я волноваться начну?

– А ты скажи «Здравствуйте» и потом сразу давай выхлест.

– Так это же не я говорю «Здравствуйте»! – Герой-любовник покраснел, затем побледнел. Он повернулся к главрежу: – Нет, Салтан Алексеевич, так не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я с самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.

Он вскочил, схватился за сердце, открыл скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку и сунул в рот. Затем стал у окна, отвернувшись от присутствующих. Спина у него вздрагивала.

В нитроглицериновой мизансцене ощущалось явное влияние главного режиссера – это был стиль театра. И в полном соответствии с методом физических действий по Станиславскому у героя-любовника, еще совсем недавно здорового мужчины, уже начинались процессы в сердце, сужалась аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.

Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее забарабанил пальцами по колену.

– Ну ладно, – сказал главреж, который не любил сердечных припадков у других, – этот вопрос мы обсудим позже. Сейчас я хотел бы посмотреть, Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда приезжает жена.

Задвигались стулья. Актриса Заднепровская, сорокалетняя дамочка с жидкими кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула с места и стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то:

– «Приехала Маша. Ну здравствуй, здравствуй».

Неся на лице пошло-жеманное выражение, Заднепровская кошечкой скользнула к супругу и пискнула:

– «Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видала».

Очередной поднял руку:

– Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику? У вас же реплика поверх волос идет. И потом… – он оглянулся на режиссера, – вы же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.

Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.

– Сейчас.

Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю, начал опять:

– «Приехала Маша…»

Заднепровская – теперь уже не кошечка, а женщина-судья, выносящая смертный приговор, – гренадерским шагом подошла к партнеру и похоронным басом бросила ему в ноги:

– «Здравствуй, Петя».