День и ночь, 2007 № 11–12

Короче говоря, сагитировала. Но я оставил за собой право не затрагивать комсомольскую тему, а рассказать что-нибудь о собственном творчестве.

На заседании в шарыповском штабе строительных отрядов я не произнес ни единого слова. Просто в полном молчании просидел там добрых три часа.

Но надо было не знать Людмилу Ивановну, чтобы до конца поверить её обещаниям не очень-то загружать меня лекционной работой. Вечер в Доме культуры начался, разумеется, с моего выступления. Сперва я как-то еще сдерживал себя, а потом стал резать в глаза правду — матку. Моя кавалерийская рубка продолжалась очень долго, так долго, что меня перестал слушаться мой достаточно натренированный язык.

О чем же я говорил? Да всё о той же белой Чайке, без которой и Шарыпово не Шарыпово и мы не мы. Интересно бы послушать самого себя со стороны! Видно, было в моей речи что-то зажигательное и озорное, что не могло не лечь на душу присутствующим. Выступление много раз прерывалось аплодисментами, хотя взобравшийся на трибуну после меня местный комсомольский вождь и заметил:

— Анатолий Иванович несколько отклонился от нашей главной темы, но все-таки…

Само собой разумеется, комсомол и церковь трудно соединимые понятия. Они извечные антагонисты, ибо у комсомольцев есть свой Мессия — Ленин, недаром же союз молодежи назывался ленинским. Вот почему, не открывая никаких дискуссий, Батынская пригласила на сцену красноярских моделей.

Потом мы с Людмилой Ивановной, усталые, ушли в ночь. И долго бродили по площади, засаженной молодыми деревцами. Где-то тут есть тополя и березки, которые еще в конце войны сажала моя Валентина. Они выросли, те давние посадки, окружавшие Спаса и его дочь во Христе Параскеву Пятницу. Посадки живут, а храма уже нет.

Батынская вдруг резко остановилась, как бы что-то вспомнив, и безнадежно махнула рукой. И уже другим тоном, обыденным и почти безразличным, спросила:

— А где же здесь взлетала белая Чайка?

— На её фундаменте теперь клуб. Приземистая, похожая на кошару постройка.

— Чего же вы не сказали об этом раньше? Может быть, я находилась над алтарем? Над Царскими вратами?

— Так оно и было. Но что это меняет? — усмехнулся я.

— Я помолилась бы всем святым.

Разговор о Чайке был исчерпан. Но до полуночи было еще далеко и Людмила Ивановна предложила завернуть в кафе. Помнится, там работал ее добрый знакомый.

Бармен обрадовался встрече с Батынской, засуетился. Я наблюдал, с каким огоньком он взбалтывал разные винные смеси и ставил бокалы на наш стол. Пили, закусывая мороженым и конфетами. Мне все еще было неудобно за свое пространное выступление в клубе. И я пытался хоть как-то сгладить произведенный на публику эффект:

— Не станете приглашать в следующий раз!

Она удивленно пожала плечами:

— Наоборот. Всё было уместно и даже очень хорошо.

Вскоре мы покинули кафе. В переулке нас догнал человек средних лет, в рабочей спецовке и резиновых сапогах. Он крепко пожал мне руку и твердо сказал:

— Спасибо вам! А церковь мы построим не хуже белой Чайки! Это я обещаю!

Когда прощались с Людмилой Ивановной в холле гостиницы, она грустно посмотрела мне в глаза и с полной отрешенностью от всего суетного и сиюминутного тихо произнесла:

— Анатолий Иванович, а ведь я верующая. Знайте об этом.

В городе Шарыпово стоит возведенный народом новый храм. А Людмила Ивановна лежит на Бадалыкском кладбище Красноярска напротив могилы моей Валентины. Мир вашему праху, мои дорогие женщины!

И мной уже давно позабыто старое Шарыпово — деревня, каких в Сибири немало: с кривыми, наезжающими друг на дружку улицами, с площадью в центре и с добротными домами вокруг, которым стоять века. Наверное, не нашел бы сейчас тех мест, которые в той или иной степени связаны с моей биографией. Я уж не говорю о шарыповцах, которых давно уж нет и образы которых напрочь стерты в моей памяти. Время не щадит ничего и никого. Оно приводит за руку новые и новые поколения людей с другими интересами, с другими взглядами на жизнь. А когда-то и их уведет в небытие. Это горькая правда.

Но парит в моей памяти озерная чайка божьего храма, устремленная в высь, к Господу нашему. И будет парить до моего последнего дня.

Изначальная Русь

Когда приходится бывать заграницей, удивляешься тому, что свой средневековый облик сохранили не только отдельные дома, улицы и площади, но и целые города. Своеобразная архитектура, непривычная для нас теснота построек: стена к стене, тротуар к тротуару. Не проехать и не пройти. Кажется, нечаянно заденешь локтем какой-то один угол и снесешь сразу добрую половину улицы. А чтобы не задеть, нужно великое искусство вертеться. Но где его взять нам, чьи еще недавние предки и строились, и жили, и думали с широким размахом? И если ветшала какая-то постройка, её сносили и воздвигали другую. И вовсе не обязательно на прежнем месте. Если и росли города, то не столько в высоту, сколько в длину и в ширину. А о селах и говорить нечего. Их облик кардинально менялся каждые полсотни лет. Хорошо еще, что оставили для потомков московский Кремль и петербургский Невский проспект.