День и ночь, 2007 № 11–12

Полицейские догнали парней. Те сразу сели на землю, и, уткнувшись лицами в колени, прикрыли руками затылки. Полицейские начали бить их ногами. Девушка в розовых штанах, стоивших больше костюма журналиста «Независимой Молдовы», боком пошла к ним.

— Трое полицейских получили ранения и были доставлены в больницу, около семидесяти человек уже арестованы в качестве организаторов беспорядков… Успеваешь?

Девушка перешла улицу, — Балан и Петреску следили за ней, — и попыталась оттащить от избиваемых одного из полицейских. Тот, развернувшись, беззлобно взял ее лицо в ладонь, и молча отпихнул в сторону. Балан подбежал к ним, и, взяв ее за руку, потащил за оцепление, размахивая рабочим удостоверением. Взглянув на удостоверение, где было большими буквами напечатано «ПРЕССА», девушка врезала Балану коленом в пах, и отошла. Из-за памятника Штефану на площадь выходила колонна спецназа. Все интересное должно было произойти именно там: никто не смотрел в сторону Балана и девушки. Полицейские, вдоволь побившие пойманных демонстрантов, потащили тех к машине. Сидя на корточках, Балан достал зазвеневший телефон, и закончил:

— Протестующие фактически осадили Дом правительства на площади Великого Национального собрания. К требованию бесплатного проезда добавились призывы освободить арестованных утром студентов.

Посмотрев на девушку, Балан добавил:

— Нередки случаи насилия по отношению к прессе. Как со стороны полиции, так и со стороны демонстрантов.

Петреску, улыбаясь, следил за ними. Девушка смотрела на журналиста сверху: стрижка у нее была короткая, под мальчика, а уши из-за солнца были красными, и, как ему показалось, просвечивали. Ресницы у нее были короткими, из-за чего глаза ее были беззащитными. Она вся казалась беззащитной.

Дан Балан даже пожалел бы ее, если бы она в этот момент не плюнула ему в лицо.

* * *

Когда девушка плюнула в лицо Балану четвертый раз, журналист не выдержал, и оттолкнул ее от себя.

— Довольно, — Петреску схватил девицу под локоть и потащил к дверям банка. — Он всего лишь газетчик, да, к тому же, вам сочувствует.

— Да? Что-то не видно тех, кто нам сочувствует, — яростно выпалила она.

— Я-то уж вам точно не сочувствую, — усмехнулся лейтенант, — все вы делаете как дураки.

И объяснил: по всем правилам военного искусства, вместо того, чтобы толпиться в проходах улиц, бастующим нужно прикрыть фланги.

— Полиция заходит с флангов, окружает, и все. Пиши — пропало.

— Военный? — она закурила.

— Нет. Полицейский. Но я не на работе.

Против его ожиданий, плевка не последовало. Она просто ударила его ногой в пах. Видимо, такая у нее специализация, подумал Петреску, согнувшись и схватив ее за руки. С другой стороны улицы начали подъезжать грузовики с водометами. Толпа негодующе заревела. Девушка широко раскрыла глаза. Зеленые, автоматически отметил подающий надежды полицейский Петреску. Задумчиво посмотрел на нее, на волосы, провел воображаемую черту от ее макушки к своему плечу, что-то прикинул:

— Вы русская?

Она обернулась так яростно, что Петреску даже испугался:

— Нет, нет. Вы меня не поняли. Мне вообще-то все равно. В смысле, ну, вы — славянка?

— Да. Какая разница?

— Никакой. Наташа?

— Знакомы?

На этот раз он уже не испугался тому, как резко она повернула голову. Отпустив ее руки, и приставив два пальца к виску, лейтенант представился:

— Абонентский ящик номер тысяча двести тридцать четыре дробь тридцать четыре «а».

* * *

Когда она захотела в пятый раз, он уже не смог. Бормоча, — «ничего, ничего», — она сползла вниз, и будто кипятком лейтенанта обдала. Он застонал и попросил ее надеть платье. Серое платье до пят, с капюшоном.

— И капюшон надень.

Она так и сделала. Минут через пять, представляя ее монахом средневекового аббатства, а себя — соблазняемой им девой, Петреску кончил. При этом, что его очень удивляло, она не касалась члена рукой. Вообще не касалась. Переодевшись, Наташа пошла на кухню.

— Надо тебя накормить, — она плотоядно улыбнулась, — восстановить силы.

— Для человека, получившего коленом в пах, я, кажется, неплохо справляюсь.

На кухне она рассказала ему о своем последнем любовнике. Они прожили два года.

— Да не очень-то он мне и нравился, — Наталья бросила быстрый взгляд на запястье, — просто ты не представляешь себе, что это значит: придти домой, открыть холодильник и увидеть, что он пустой. Причем ты знала это, когда собиралась открывать холодильник.

Петреску согласно кивал, хотя отлично представлял себе, что это такое — пустой холодильник.

— В общем, — она закурила, убрав со стола огромную тарелку с салатом (помидоры и зелень), — он мне был нужен для того, чтобы физически существовать.

— Вот как?

— Тебя это шокирует? — она удивленно смеялась.

— Нисколько. Это очень разумно.

— Ну и еще кое-что, — Наталья улыбнулась, нарочито кокетливо, — эти ваши мужские белки… Они нам просто необходимы. Просто необходимо, чтобы они в нас впитывались…

— Ты о сперме?

— О чем же еще, милый? — она хохотала.