День и ночь, 2009 № 01–02

Известно, через какие редакторско-цензурные фильтры протискивались к читателю правдивые книги о Великой Отечественной войне, как старательно вымарывалось из рукописей всё, выходящее за военно-пропагандистские стереотипы. «Ни одна моя повесть не дошла до читателя неизуродованной, — с горечью комментировал свои отношения с редактурой единомышленник В. Астафьева в литературе Василий Быков, — Давили и теснили. Теснили и давили». Приучали к тому, что «самый лучший советский писатель — это ум и талант плюс умение укладываться в пределы дозволенного так искусно, чтобы этих пределов как бы и не было» (критик Юрий Карабчиевский).

Всё это, разумеется, известно в общем виде. А тут — выхваченный астафьевским письмом из повседневности живой фрагмент советской литературной кухни. С произволом издателя, кромсающего текст без ведома автора. С ухищрениями автора в попытке спасти свой текст. С бессилием что-либо изменить в этой отлаженной машине и глубоким сомнением в том, что настанут для литературы лучшие времена. Думаю, что и наступившие времена не принесли Астафьеву успокоения. Не могу без горечи перечитывать его прощальное «Завещание»... Астафьевский «Звездопад», повесть о войне и первой любви, завершается печальными и светлыми словами о ночных звёздах, которые «вспыхивают, кроят, высвечивают небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из них давно погасли..., но свет их всё ещё идёт и идёт к нам, всё ещё сияет нам». Это ведь не только о звёздах. Это и о людях тоже. Таких, каким был Виктор Петрович Астафьев.

г Пермь

Виктор Астафьев В преддверии высокой и чистой жизни

Ещё один год

Прожит ещё один год, 51-й год после окончания Великой трагической войны, отголоски которой настигают нас и по сию пору — вот мой фронтовой друг из Орска пишет, что одолевают хвори, болит старая рана, старость накатила — 72 года. Он — мой одногодок и уже мечтает только о лёгкой смерти, без мучений и никому не нужных оттяжек, «всё устроено по Божьему завету — мудро, наступает время уступать место на земле внукам и правнукам, только б не изведали они нашей доли-участи и жили бы мирно на мирной земле.»

«Лёгкой жизни я просил у Бога, надо б лёгкой смерти попросить,» — изрёк когда-то мудрый поэт, но печально вспоминаются и произносятся эти слова, может, оттого, что не было «лёгкой-то жизни», и прошла она в вечной тревоге, в борьбе с нуждой, со злом, в заботах о хлебе насущном.

И всё время по окраинам России загорались кровавые конфликты, возникали огненные очаги, готовые разгореться в неслыханный пожар новой мировой войны. Если ничего не горело по окраинам нашим, мы «добровольно» лезли в конфликты зарубежные, защищать чью-то свободу, восстанавливать справедливость, то в Испании, то на Кубе, то в Эфиопии, то в арабской пустыне, то в джунглях Африки, то аж в Южной Америке, а в это время под шумок в стране творился произвол, массовый террор, в лагерях смерти, которым позавидовали бы и немецкие фашисты, через колено ломался хребет самого покорного и законопослушного русского народа.

Вспомнить смешно сейчас, но это было, было — мы патриотически воспитанной массой защищали бедную Джамилю Бухиред из Туниса, француженку, в нетрезвом виде улёгшуюся на рельсы, чтобы преградить дорогу поезду, везущему солдат на подавление восстания в Алжире. А уж как мы сострадали из бараков и из спецпереселенческих казарм бедному чернокожему певцу Полю Робсону, имеющему всего лишь несколько вилл и «незначительный капитал» по американским меркам.

«Так приезжай же к нам, товарищ Робсон, и будешь ты свободен, как и я!» — бия себя в грудь кулаком, кричал со сцены Усольлага знакомый мой поэт-пермяк, ни за что, ни про что мотающий «червонец» после фронта, взятый в тюрьму прямо с госпитальной койки.

Всех-то нам пожалеть и утешить хотелось — такой мы жалостливый народ. Но кто же, кроме Бога, пожалеет и утешит нас, российских простодушных людей, кто поклонится России за то, что она заслонила собой Европу, спасла мир от фашизма и своим горьким примером, миллионами жертв, реками крови спасла ту же Европу, тот же мир от красной опасности, от сатаны, которая истерзала наш народ, наше обескровленное отечество? Никто-никто больше не хочет коммунизма, никто-никто не желает идти нашим безумным и горестным путём.

Лишь наш затурканный, замороженный, обобранный и угнетённый коммунистами народ, немалая часть его, снова хочет повторить кровавый наш и голодный путь, устеленный русскими костями.