День и ночь, 2009 № 01–02

Видение о разрухе

Светотени бессонницы вздор наплели,

взор опутали — вот и явилось,
проросло меж каменьев кремлёвской земли,
поднялось во весь рост, оветвилось;
толпы сорных берёз побежали оплеч
одичавших имперских палаццо.
Угро-финской тайги возрождённая речь
хвойным шумом пошла — и растительный смерч
стал по улицам мёртвым шататься.
Третий Рим! Твои кольца похожи на срез
исполинского дуба.
И теперь ты во власти хвощей и древес,
словно в джунглях покинутый Будда.
Как студенты, козлята со смехом бегут
вдоль гранитных твоих парапетов.
Плетья хмеля, как пальцы слепого, текут
По колоннам университета.
Ни великой чумы,
Ни вселенской войны —
лишь унынье разрухи народной,
чьи следы под бурьяном всё меньше видны,
покрываемы жизнью упорной.
Пусть зелёный огонь возвращенки-земли
согревает простор семихолмный!
Те, кто были здесь, жили, безумны и злы,
вдаль куда-то ушли и пропали вдали…
Город сей, по преданью, верховный,
как кострище, зарос милосердной травой;
и, подобно твердыне Ангкора,
груды серых домов над рекою Москвой
оглашаются ветром и волчьей тоской.
И с землёю сровняются скоро.

Так на кухне, у газовой розы, поэт

пред виденьем распада пасует.
Дикий образ, кентавр из причуд и клевет,
орды хищных растений рисует.
Как радист, что на контур своей УКВ
принимает сигналы крушений,
он сидит до утра в одинокой Москве,
грозовой, беспокойной, весенней.

Это только «поэзия», вольность пера,

дегустация умственных ядов.
Но пора и о будущем думать, пора.
А видений чураться не надо.

Карлик

Не мальчик и не старичок.

Изморщен весь, как перчик,
как перца тощего стручок
или сверчок запечный.

Его как будто отсекли

остатком и довеском.
Провисли руки до земли
в бессилии недетском.

Я дверь помог открыть — и он

благодарил спокойно,
столь полно в мысли погружён,
своим несходством ограждён
и столь не слит с толпою,

что весь проспект, как высший свет

стоп-кадром на минуту
застыл; и ощутил я вслед
не сострадание, о нет,
а зависть почему-то.