Господи, отведи — беду,стрелу. Стрелочку — переведи,чтобы секунды, сбившись на миг один,снова построились в череду,мяту, ромашку, липу, душистый хмельв чайнике маленьком, вечером, перед — сном…Господи, воля Твоя… только — будь со мной,не оставляй меня, как наступит — смерть.в это пламя сквозящее мимо пространствзаплывает зрачок и не видит другоеголос хора церковного жаром костраопаляет всё нёбо сведённое горлорасписного собора, а пламя летит —с фитилька в бесконечное странствие духаи становится звуком вон там на путик тишине Его пламени ставшему слухомРоюсь в словарях, наслаждаясь прельюжелтоватых листов в мелкой сыпи ятей.Ничего не поделаешь: гены предков.Книжный червь, точилище знаний, яблок,от которых многие же печали…Погружаюсь в буквы, что в черноземье,это ход наружу, он — нескончаем,потому что жить в словаре — блаженство.Покрываюсь росписью и, запретнотабуретку томом увысив Даля,превращаюсь в книгу и в самый крепкийсон, мороз, маразм на лету впадаю.Бог — категория состояния (при глаголебытия), исполненная любовьюи свободой. А кто говорит о Боге,как об имени, знает, конечно, больше,но вот чувствует хуже. Сижу на кухне,чувствую себя плохо.Сквозь опыт безвозвратности, когдакричишь вдогонку, шаря по карманам,но вор — сбежал, и кажется нормальнымзакрыть глаза и отмотать назадсекунду за секундой, размещаяво времени события не так —идти быстрее или вовсе встать,чтоб отменить внезапное несчастье.Но мир нелепо крутится, живёт,смеётся, разговаривает, дышит,идёт вперёд, как вор, и если слышиттвой крик — не обернётся на него.
Станислав Бельский
Флореаль
Стёртая Русь. Колокола висят яблоками.Чёрствый хлеб из туч поливает святая вода.Путник седой, проходя, мне мигнёт украдкой.Я бы обнял тебя, Русь, но лучше лети сама.Губы твои — дымная степь сонная,Мёртвые глаза — раны на белом стволе.Выйду в окно — разговор о любви между жёнами.Чёрный мой плащ — твоё сношенное крыло.Влажная Русь. В занавеси крест — свечкой,Цвет на окнах, а на губах — игла.Малый сверчок истончает мне ночь за печкой.Кто мы? Откуда мы? Кто ты, моя беда?