День и ночь, 2009 № 05–06

Я чувствовал, что его воля подавляет мою… Что вся моя духовная сущность покорена, попала в полное, абсолютное подчинение, так же, как обессилела моя физическая оболочка.

Коридор, таблицы с иероглифами, вазы, букеты.

Томаш Корсак… Толмач… Сам Кванг-си-тун — отступали от меня всё дальше и дальше… Пока совсем не исчезли из глаз.

А вместо — я увидел: Цветущие, душистые луга… Вспаханные нивы.

На ветках грушевого дерева — белое весеннее цветение.

Вишнёвые сады, полные деревьев, покрытых пурпурными ягодами.

Сады, полные золотистых, красных яблок и тёмно-фиолетовых слив.

Узрел мою родную сторонку.

Увидел знакомые мне околицы, по которым бродил, как посланник Пробста из Ходла.

Узнавал знакомые дворы.

Соломой покрытые хаты, где меня всегда так радостно и гостеприимно встречали.

Я слышал, как шелестят тёмные, древние леса, я слышал весёлый шум лиственных рощ.

Я слышал, как поёт жаворонок и клекочет бочек на душистой цветущей липе.

Я слышал, как в костёле из груди верующего люда рвался протяжный хорал:

Боже Святый!

Святый Всесильный,

Святый и Бессмертный,

Смилуйся над нами!..

Как картинки в волшебном фонаре, передо мной, выросшим и любимым в этом краю, мелькали все облики его красы, в разные времена года, в разное время дня.

И всё так правдиво, так точно в главных контурах и в наимельчайших подробностях предметов, освещения, колорита.

Потом эти живописные пейзажи покрыли тени… Тени сгущались… Всё более чернели, будто над этой моей землёй исчез ясный свет.

И наконец, всё и меня со всем, что я только что видел, объяла тёмная, непреодолимая ночь.

Вдруг я почувствовал, будто кто-то сильно встряхнул меня… будто какая-то тяжесть свалилась с моей головы и груди… как будто сняты с меня оковы, мешавшие свободно двигаться. Я глубоко вздохнул.

Окружающая меня темнота поредела… расплылась, как рассеиваются перед солнцем тучи.

Обретаю полное сознание… полное ощущение действительности.

Я уже знаю, что нахожусь в комнате китайского лекаря.

Вижу, что в стороне, недалеко от меня стоит Томаш Корсак.

Кванг-си-тун тоже стоит напротив меня.

Он опирается рукой о какую-то бамбуковую перегородку с высоким гребнем… Из его приоткрытого халата видна сухая, смуглая грудь, которая будто колышется волнами, так быстро он дышит.

Он выглядит ещё более усталым, изнурённым, сгорбленным, физически обессиленным. Лицо его как бы присыпано пеплом, глаза глубоко запали в орбиты и глядят матово, без блеска, будто утратили свою силу.

— Ну что? Ну что? — спрашивает Томаш Корсак. — Ты стоял, как каменный столб, совершенно недвижимый.

— Как долго? — спросил я.

— Четыре минуты.

— Ты шутишь, наверное, дорогой брат.

— Вовсе не шучу. Я посмотрел на часы. Твоя неподвижность во время этого эксперимента уже начала меня волновать.

— Что? Четыре минуты? Всего четыре минуты длилось это моё необыкновенное видение?

— А что это было за видение?

— Я думаю, что душа моя пребывала там, где хотел бы находиться я сам. Я видел то, что хотел видеть. Всё получилось, как я надеялся, и как обещал Кванг-си-тун.

— То есть.

— То есть мой дух в течение четырёх минут очутился в другой части света и гостил в моей Отчизне.

Я очень низко склонился перед Кванг-си-туном. Его ладонь я пожал так сильно, что даже почувствовал сердцебиение, и с глубокой, горячей благодарностью сказал:

— Taosje![42]

Добродушная усмешка озарила мрачный облик китайского лекаря, то ли лекаря, то ли чародея — я не знаю, каким титулом величать Кванг-си-туна.

Его рука ответила мне долгим, долгим рукопожатием.

Неужели волею какой-то ещё неизученной силы, которой Кванг-си-тун обладал и вдохнул в меня, мой дух взвился ad astra[43] и в непостижимых для людского ока видениях — в обычном состоянии — в течение этих четырёх минут я побывал на любимой Земле? Или только необычная обстановка, при моём столь жгучем желании, вызвала такую галлюцинацию? Сам не знаю.

И, конечно, никто мне этого ни объяснить, ни растолковать не смог.

Одно — непреложно: это моё четырёхминутное ощущение, будто я побывал в королевстве Спящей Красавицы, я причислил к самым дорогим мгновениям моего первого изгнания в Сибирь.

«Скажите ему, что…»

— …есть такие… Я вам говорю, господа, их много, целая толпа!..

Так закончил свой рассказ Максименко. После отбытия из Тобольска партия, в которую нас включили, пройдя месячный поход, задержалась для длительного отдыха в уездном городе Тобольской губернии под названием Тара.

Братья поляки, поселенцы Тары: Кароль Богдашевский, Адам Клосовский, Констанций Дороткевич, Скивский, Хомницкий проведывали нас ежедневно, а то и по два раза в день, тем самым облегчая пребывание в арестантском дворе.

Лишь после того как закрывались ворота тюрьмы, вечерами мы очень скучали, поскольку в карты не играли и не напивались, как обычно коротают время наши сотоварищи, «бандиты».

Обычно вечерами в избе, куда нас, поляков, помещали, появлялся некий Максименко.

Кем был на самом деле этот дедок?..