День казни

Перед глазами у него встала высокая, худощавая фигура Салахова, его изжелта-сероватое лицо со слегка искривленным ртом, который говорил о том, что у него был парез, острые скулы и узкие монгольские глаза; он вдруг явственно, как сейчас Махмуда, увидел Салахова в его когда-то дорогом, но поношенном пальто, с тростью с серебряным набалдашником. Интуиция говорила ему, что это, пожалуй, и есть тот самый Салахов, которого поминал Махмуд.

А Махмуд закончил свой рассказ, и раза два с беспокойством взглянул на больного.

- А что ваши городские врачи говорят, Замина-баджи?

- Э-э, каждый свое талдычит. Один говорит, что это остаточные явления хронической пневмонии, от того, мол, и температура держится, другой считает, что это пневмосклероз... не знаю, не знаю..., - махнула она рукой. - Но вот что я скажу тебе, Махмуд, твой брат сам во всем виноват. Не бережется он совсем, растравляет себя, расстраивается почем зря, до всего ему дело есть. И не лечится, как положено. Ему выпишут лекарство, он дня два попьет и бросает.

- А вот это он правильно делает, клянусь головой!

Махмуд долил себе в стакан чаю из заварного чайника, взял из сахарницы кусочек колотого сахара, положил в рот и с таким хрустом разгрыз его, что больного мороз по коже подрал.

- Уж поверь мне, сестра, у меня есть опыт в таких делах. В наших краях профессоров нету, один я мотаюсь по селам, больных надзираю... Так вот, я говорю тебе - нет ничего хуже лекарств, как можно меньше пейте вы их, а еще лучше - вовсе не пейте.

- Так-то оно так, да ведь и без лекарств нельзя, - подавленно сказала Замина.

- Почему это нельзя? Очень даже можно! Ты ему маслица, сливок свежих давай побольше. Нажарь ему курдючного жира, пусть ест, заливает легкие жиром. И если он за десять дней не встанет на ноги, то я самый безмозглый человек на свете!

Больной заулыбался своей чуть насмешливой улыбкой. Махмуд, глядя на его желтые зубы и резкую сетку морщин вокруг глаз, подавил вздох. Совсем постарел, а какие его годы? - подумал он. А больного позабавил рецепт сельского фельдшера: свежее масло, свежие сливки, свежая убоина, курдючный жир - где их в городе взять? И ведь все его деревенские родичи совершенно уверены в том, что он как сыр в масле катается, а уж если захворал, то вокруг него, как вокруг светила, день и ночь кружат, думают, чем бы угодить. Весьма распространенное заблуждение сельчан относительно любого родственника, добившегося в городе какого-то имени и положения.

Замина взяла пустой чайник и пошла на кухню, заварить свежего чаю. Оставшись вдвоем в комнате, больной и Махмуд, как если бы они давно и со страхом ждали этого момента, посмотрели друг другу в глаза и одновременно подумали о чем-то очень важном. У обоих у них заиграла грустная улыбка, они вроде как застеснялись друг друга. Отчаянная жалость к больному охватила Махмуда, он смеялся, шутил, рассказывал байки, но не обманывался, нет, он видел, что родственник его болен, что болезнь у него нешуточная, а, возможно, и смертельная, что надо бить тревогу, поднимать всех на ноги, надо помочь ему вырваться из капкана проклятой болезни. Но как? Знать бы еще как помочь? Ничего этого Махмуд, понятное дело, не мог сказать ни больному, ни его жене. Об этом не говорят, нет, а просто терпеливо ждут, ухватившись, как за соломинку, за хвост надежды и уповая на милость судьбы. Всякий раз, убедившись в необратимости хода вещей и невозможности вмешаться и что-то изменить, Махмуд впадал в полнейшую растерянность. Что делать? Куда идти? Кого просить о помощи? Из сокровенных глубин его существа рвался извечный крик, сверлящий мозг и сердце, все- клетки его тела, уничтожающий разум и волю. "Господи, помоги!" Но сколько раз уж он убеждался: бог ни разу еще не расслышал последнего крика о помощи. Иногда Махмуду казалось, что у бога глаза видят и сердце чувствует, а уши - не слышат. Бог - глухой. Если бы он слышал, мир избавился бы от миллионов бед.

А больной потому застеснялся Махмуда, потому так виновато отвел глаза, что ему предстояло сейчас соврать Махмуду, сочинить какой-нибудь повод, чтобы попросить взаймы денег. Потому, что в доме осталось всего двадцать четыре рубля, а до денег, которые выдавали по больничному листу, оставалось еще пять дней. И больной, принужденно улыбаясь, сказал беспечным голосом:

- Понимаешь, какая штука. Махмуд? Деньги на моей сберкнижке, жена не может получить... Нет ли у тебя при себе немного?.. - Больной поперхнулся, голос его сорвался на щенячий взвизг.

Махмуд посмотрел почти испуганно, выпрямился, полез в задний карман и вытащил тонкую пачку денег, отделил две двадцатипятирублевки, положил их обратно, остальное засунул больному под подушку.

- Пятьсот рублей, дорогой. Хватит? - спросил он с несмелой радостью.

- Много! - не веря ушам своим, ответил больной.

- Много? - озадаченно спросил Махмуд. - Это пять сотенных-то?

Больной ощутил влагу на своих глазах, и от Махмуда это не укрылось.

- Что, дорогой? - спросил он тревожно. - Больно тебе?