День, когда я стал настоящим мужчиной (сборник)

Я занял за старушкой, за мной занял малый в армейской куртке, на шее его виднелась крылатая татуировка, в растянутой мочке уха покачивалось вживленное кольцо – мизинец пролезет свободно.

Запомнили меня? – и я прогулялся до окна. За окном стояло известное зимнее молчание домов, желающий, чтобы их поменьше замечали, набирал по минутке света растущий день, и черные фигуры двигались на крышах строек. Прочел: «С днем рождения в декабре поздравляем! Тумасян Ованеса Эдуардовича, Тащян Викторию Авгановну, Алакпарова Али-Абдул Касымовича, Муцоева Казима Аликпаровича» – молодцы!

Оглянулся – женщина не вышла, старик не пошел, с первого этажа доносился кухонный перезвон, напоминавший церковный, на кухне за десятку, если рядом не маячили местные в погонах, можно было получить кофе в пластмассовой посуде – я знал. Я всё уже здесь знал. Я здесь поселился. Вот только семью еще не завел себе ни в каком кабинете. А то было бы очень удобно!

Леденец – худой носатый парень с бесстыжими вороватыми глазами и непроспавшимся видом – не запоминал меня: я удивлял его заново тем, что существую на свете, потом он говорил «а-а…», находил каждый раз трудно и каждый раз в новом месте папку скота, разбившего мою машину о бетонную клумбу и проехавшего на крыше по Ленинградке, папка всегда оказывалась пуста, Леденец щипал подбородок и врал, что «направил запросы» и ждет ответов на них, давал мне мелкие поручения: уточните фактический адрес проживания, бегом узнайте новый мобильный телефон скота, и в четверг я… В четверг у него был день рождения, потом он болел, уезжал «в суд», брал отпуск, обещал быть «попозже», но не приходил, и не делал ничего: сумма, не та сумма, что там он поимеет с «двадцатки», что ему мое блеянье «Я буду вам – очень – благодарен», а я ходил и ходил, чтобы однажды сказать: зато я всё, что мог, сделал.

Пожалуйста! – да хоть раз бы я ошибся! – пузаны в коже поднялись на второй наш этаж, покрутили головами по стрелкам, и свернули именно в наше крыло, и отсчитали двери именно до нашего кабинета «восемь» – пихнули дверь (очередь вздохнула – лезут свои!) и осторожно, но со значением взглянули из трех приставов именно на нашего – Леденца, так, словно договаривались с ним, взглянули, но дверь все-таки прикрыли, оставив смотровую щель, и переступили два шага вправо к дверям местной начальницы – довольно симпатичной блондинки. Я столько бы ей мог рассказать. Если бы это имело малейший смысл.

Один пузан уже нагло стукнул к блондинке и распахнул дверь.

Ему резко велели:

– Закройте дверь! У меня люди!

Второй пузан пробурчал: «Так, это что за…», и постучал, и распахнул еще раз:

– Мы из уголовного розыска, мы по делу.

Ему ответили уже порезче, что хозяйке кабинета, в принципе, безразлично, откуда они, пошли вон, уроды!

Приставы ленились встать и закрыть дверь, мне был виден только посетитель, серолицый, с грустными глазами. У живого человека есть немало поводов иметь мрачные глаза. Его мрачно допрашивали:

– Алименты платил?

– Сколько мог, посылал, – уклончиво ответил серолицый и обиженно пожевал губами.

Пузаны обиженно кому-то звонили:

– Да тут каждый из себя начальника корчит!

Старик, как и все русские, чья очередь следующая, пытался понять, «скоро ли», по приближению к дверям и увеличению громкости голосов, по шлепанию печатей (значит, отдают какой-то документ и – привет!), по ругани (прощаются), тоже заглянул в кабинет и сообщил очереди:

– Скоро женщина выйдет!

– Почему это вы так решили?

– Уже встала.

– Там просто стула нет, там всё время стоишь, – и я посмотрел по левую руку на девушку с сонным кошачьим лицом.

– Я такая красивая, – сообщила она через двадцать минут, женщина так и не выходила, – и меня вечно в чем-то подозревают. Жена соседа бросила в меня с балкона яйцом. Неприятно. А мы с соседом просто друзья. Из ЖЭКа звонили, чтобы я не приставала к сантехнику. А он весь в наколках, леший такой. Я, говорит, хоть на антресолях останусь у тебя жить! А вы куда едете после этого?

Пузаны, выстояв очередь к блондинке, гневно вступили в кабинет. Через пару минут блондинка постучала каблуками и зачем-то заперлась изнутри.

Посмотрел по правую руку – старушка в ошейнике из бус показывала желающим, как она разговаривает с приставом Леденцом, как пускает корни в кабинете, как обвивает пристава шершавым стеблем плюща, находя нагретые солнцем, крохотные выпуклости для зацепки, места для жизни:

– Спрашиваю: женат, Андрюша? Жарко тебе, родной? А царапина на руке – кошка? Как дела твои? Говорит: нормально. Я: не говори «нормально», а то так и будет нормально, говори «хорошо». Год так хожу. И – ничего. Даже за операцию не заплатили, только смеются надо мной.

Вокруг двигались, очереди двигались все, хлопали двери, только мы «к Леденцу» стояли – ноль человек в час, уже подошли шестнадцатый и семнадцатый, уже блондинка-начальница отперлась и, бросив пузанов одних, задумчиво выглянула в коридор, осмотрела нас и, не заходя в кабинет восемь, словно избегая вредного запаха, крикнула:

– Андрей! Леденец! Зайди ко мне. Паспорт захвати!