– Серьезно. Один раз в Лондоне, насчет Кая и Жасмин. Какая-то назойливая мамаша в школе решила, что я плохо обращаюсь с детьми, потому что ко мне домой ходили не те люди, потому что дети опаздывали в школу по утрам, потому что я не могла вовремя поднять свою задницу с кровати, потому что иногда у меня в доме не было еды и я давала им с собой неподходящую пищу. Все вместе. И все это было правдой. Я была дерьмовой матерью. Я любила их, но понятия не имела, как за ними следить. Для меня это стало серьезным уроком. Я изменила все. Отправилась к терапевту, мне прописали успокоительное. Избавилась от дурацких друзей. Сохранила стоящих. Отмыла квартиру. Мне позволили их оставить. Но опасность потерять детей была реальной. Это было… – она медленно моргает и сглатывает, – было худшее время в моей жизни. Но мы справились. А потом я – очень умно! – пошла и забеременела снова. От мужчины, к которому любая другая женщина не подошла бы и на пушечный выстрел. От психа. О, было здорово. Только я пришла в себя, как вдруг начался токсикоз, потом появился новый ребенок, и рядом был деспотичный идиот, который пытался рассказывать, что делать моим детям, рассказывать, что делать мне, что носить, что думать.
Она умолкает и убирает волосы с лица.
– Так что нам пришлось убежать. Папа Романы не знал, где мы. Это была тайна. Мы дождалась, пока он загремит в больницу из-за цирроза – ах да, я же забыла упомянуть, что он был алкоголиком! – мрачно усмехается Элис. – Он бросил пить, чтобы получить разрешение на встречи с Романой. И похитил ее. Это был настоящий кошмар. А потом, слава богу, он свалил в Австралию, ему родила ребенка другая женщина, и на какое-то время все успокоилось. А потом – какая радость! – воспитательница Романы решает, что Романа запущена.
– Что?!
– Да. Потому что мне не хватало времени причесать ее по утрам. Потому что у нее пятна на толстовке. Потому что я все время за ней опаздывала. Потому что она писалась и много плакала. И потому что однажды,
Фрэнк внимательно смотрел на Элис во время этого монолога.
– Я все равно считаю, что ты потрясающая.
– Я еще не рассказала тебе, что спала с Барри.
– С Барри?
– Да. Помнишь жулика, который жил у меня, воровал в магазинах шоколад и дарил моим детям? Который оставил мне стаффа и два месяца неоплаченной аренды? Чью куртку я дала тебе на пляже?
Он кивает.
– Да. Его. Я с ним переспала. Он был отвратителен. Но я все равно переспала. Потому что я чертова идиотка. Всегда была и всегда буду идиоткой.
– И какое место я занимаю в этой молитве об идиотстве? – задумчиво спрашивает он.
– О, должна сказать, почетное.
У кухонной двери слышна какая-то возня. Собака, за ней еще собака, за ней – ребенок.
– Еще не пора полдничать? – спрашивает Романа. – Я хочу есть.
Элис отпускает руку Фрэнка и отступает назад, не сводя с него взгляда. Потом поворачивается к Романе и говорит:
– Думаю, пора, если учесть, что ты ела на обед одну картошку.
– Хочешь, сделаю тебе рогалик? – спрашивает Фрэнк. Романа восхищенно смотрит на него и говорит:
– Да, пожалуйста! Только не забудь его сначала разрезать.
– Благодаря тебе я больше никогда не забуду, что рогалик надо разрезать.
– Я сама, – говорит Элис, открывая хлебницу. – Правда. Садись.
– Нет, – Фрэнк отстраняет ее. – Я хочу. Правда. Очень.
Романа берет открытку и говорит:
– Вау, Фрэнк, ты нарисовал это сам?
– Да, мой ангел, – отвечает Элис.
– Ух ты. Просто здорово. Нарисуешь что-нибудь для меня? Нарисуешь меня? И маму?
– С удовольствием. Давай я приготовлю тебе рогалик, а потом пойду и нарисую тебя.