День коронации

Тянуть время. Говорить. Кормить их словами.

Его спасут. Должны…

Хотя поднимается боль в груди, та самая, от которой помогают только вовремя принятые лекарства и от которой он, если верить врачам, в конечном итоге и умрет. Сегодня. Или через пять лет.

– Я… не… шучу… – говорит он.

Свет такой яркий, что воспринимается почти как тьма, та, запредельная, что за гранью обычного мрака.

– Народ голосует, чтобы выбрать нового монарха? Разве так было полвека назад?

– Нет. Основатель… империи… выбрал себе преемника… и подготовил его… только он сделал еще кое-что… – Он замолкает, собирается с силами, боль усиливается понемногу, и если так все и пойдет, если его не развяжут в ближайшие полчаса, то он отсюда не выйдет.

В семьдесят три года пыточные упражнения не очень полезны для здоровья.

Но ничего, он прожил длинную хорошую жизнь, дети справятся сами, Марина давно ждет его там, за гранью смерти, и терять ему нечего.

– Ну, говорите, Станислав Петрович, – голос хлещет, точно кнут.

Может быть, смолчать? Что они могут сделать умирающему?

Но он знает, что плоть слаба, что еще одной встречи с нейроконнектором он не хочет, предпочитает умереть сам, да и то, что он расскажет, ничем не поможет хозяевам «оболочек».

Да, это секрет, но большей частью по традиции его не раскрывают в силу того, что никто не спрашивает.

Когда все затевалось, основатель империи рассчитывал, что тайна продержится лет двадцать-тридцать, но так вышло, что и спустя полвека в нее посвящены очень немногие.

– Он создал Соборность.

– Что? Это что такое? – голос за светом полнит удивление. – Философский бред?

Ну да, его хозяин не заглушен, он может выяснить значение любого термина в мановение ока.

– Программа массовой чипизации, введение электронных документов в двадцатые, – говорит он, и язык слушается почти как в тот далекий день, когда он защищал диссертацию, посвященную этнорелигиозным общностям Северного Кавказа и не думал о госслужбе, и в другой, более близкий, когда предлагал императору проект новой столицы.

– Она здесь при чем? Станислав Петрович, мы не любим шутить!

Боль слабеет до такой степени, что о ней можно забыть.

– Двести миллионов граждан империи носят в телах двести миллионов имплантатов, связанных в громадную сеть, обладающую псевдосознанием и даже неким подобием разума.

– Что?

Ему не верят, но его это не заботит.

– Соборность включилась сорок четыре года назад, – говорит он, вспоминая, как был ошарашен, когда его самого посвятили в тайну. – Это голос всех, кто живет в России. Именно она, проанализировав колоссальный объем информации, оценив сотни тысяч личностей, выберет… а точнее, выбрала того, кто следующим взойдет на трон.

– Бред! Ерунда! Чушь! Вы за дураков нас держите?! – голос за светом ярится, но нейроконнектор в ход не пущен, и это значит, что он все же сумел их убедить. – Наследником сделать случайного чужака? Какой правитель пойдет на такое? Ха-ха!

– Ха-ха, – словно эхо отзывается он; каркающее, злое, хриплое эхо. – Конечно. Только династический принцип доказал свою несостоятельность очень давно, еще во времена Древнего Рима. Как бы ни был хорош правитель, его сын может оказаться дураком, моральным выродком либо просто не приспособленным к власти человеком. Вспомните, сколько государств рухнуло из-за того, что трон занял тот, кто имел на него право, но не имел способностей и ума?

Спорить с этим бессмысленно, и голос за светом и не пытается.

– Но что помешает старшему сыну императора… или среднему, он решительней… после смерти папы сказать: «Дудки, я так не играю», объявить власть своей, а так называемого наследника, выбранного этой вашей Соборностью, поставить к стеночке? Неужели они все покорно отойдут в сторону?

Грудь взрывается болью, он вздрагивает, стул вновь шкрябает ножками по полу.

– Станислав Петрович? Что с ним? А ну проверь!

Сильные руки хватают его, не дают уплыть в черный туман, покинуть наконец это подземелье, холодный щуп портаптечки касается запястья, за ним следует укол, второй. Дурман отступает, становится легче дышать, разжимается стиснувшая грудь костлявая лапа.

Но он знает, что это ерунда, не поможет, в аптечке нет лекарств, которые ему требуются.

– Ничто… не помешает… – говорит он, – только он этого не сделает никогда… Поскольку знает…

Словно волна бьет в лицо, как тогда в Ялте, когда они с Мариной познакомились. Солнце заглядывает в глаза, теплое, ласковое, и нет в мире ничего и никого, кроме них двоих.

– Стой, старый пердун! Мы не дадим тебе сдохнуть просто так! Все расскажешь! – Пауза. – Давай ему стимулятор. Перестарался ты с нейроконнектором!

– Сколько ты говорил, столько я и делал, – недовольно произносит второй голос, низкий и хриплый.

Еще укол, на этот раз в шею, и он выныривает из яркого миража, возвращается под безжалостный свет лампы, от которого давно обуглилась и слезла кожа на лице, осталось лишь покрытое язвами мясо.