День космонавтики

Вторая перемена длилась уже не пять, а целых десять минут — выходит, эти нюансы, как и многие другие, с составляющие суть школьной жизни я успел позабыть! Времени таким образом, было побольше; очередным уроком числилась история, кабинет которой располагался в левом холле четвёртого этажа — пятый целиком отводился под актовый и малый спортивный залы. Проходили мы, как я уже успел выяснить, русско-турецкую войну 1877-78 годов, и необходимости готовиться не было — тему я знал куда детальнее, чем это изложено в учебнике, а потому, бросив сумку на свою парту, я вслед за одноклассниками выбежал в холл. И только вернувшись через пару минут, наткнулся на пакостливо-торжествующие взгляды Черняка и Кулябьева понял, что меня подловили.

Не знаю, как у кого — а в этой школе был не слишком приятный обычай на переменах выбрасывать из окон сумки и портфели одноклассников. В прежней моей школе такого не было, а в старших, девятых и десятых классах, до подобных дешёвых выходок уже не снисходили — вот и получилось, что в своей школьной жизни я столкнулся с этим малоприятным явлением лишь в течение тех полутора месяцев, которые провёл на новом месте учёбы, заканчивая восьмой класс.

На самом деле это была не сравнительно безобидная шутка (биться-то в наших сумках по любому было нечему), а своего рода способ прощупывания новичка на предмет его податливости — а в перспективе и способ травли, далеко не самый безобидный. Увы, я не раз становился его жертвой — и хорошо помнил унизительное ощущение, когда сопровождаемый смешками и ухмылочками одноклассников сначала ищешь своё имущество, заглядываешь под чужие парты, открываешь шкафчики, стоящие по стенам класса — может, обошлось и засунули туда? И лишь потом, осознав всю глубину проблемы, высовываешься по пояс из окошка — и, обнаружив искомое на газоне, сломя голову бежишь вниз, а первый звонок-то уже прозвенел, и учительница вот-вот войдёт в класс. И придётся тогда под насмешливыми взорами всего класса краснеть, оправдываться и пробираться на место с мокрой от весенней грязи сумкой под мышкой, потому как вытереть её времени не было…

Вот и моя сумка валяется сейчас, надо полагать, под окнами кабинета, на раскисшем под апрельским солнцем газоне — и недруги мои заранее предвкушают продолжение развлечения. Но нет, ребятишки-шалунишки, на этот раз хохма не пройдёт. Тут ведь как: дашь раз слабину — и всё, пиши пропало, ты неудачник, слабак, размазня и вообще лох, и возвращать прежний статус придётся долго и мучительно. Так что надо пресечь все эти поползновения сразу и максимально жёстко — лучше всего, по беспределу, чтобы не просто обозначить свою неготовность уступить, а испугать контрагентов, потрясти до глубины души, так чтобы они и глянуть косо в мою сторону больше не решались…

Мне даже заранее стало немного неудобно — в душе, про себя, разумеется. И неважно, что Кулябьев почти на голову меня выше и изрядно шире в плечах — ни единого шанса ни у него самого, ни у его шайки нет. Помните, у Высоцкого в «Профессионалах»: «Как школьнику драться с отборной шпаной?..» А никак. Во всяком случае, не сейчас. Извините, ничего личного, простейшая психология. Не повезло вам сегодня…

Так, картина ясна. Сумку, скорее всего, выбросил Черняк — вон, как ухмыляется. Заводила же сам мараться не станет — он и ещё один прихлебатель, устроившись на подоконнике, наблюдают за происходящим. С ухмылочками наблюдают падлы, в предвкушении…

Короткий взгляд на часы — три минуты ещё есть. Пожалуй, достаточно.

Кулябьев обычно сидит на третьей парте с среднем ряду, рядом с Черняком. Да вон же его портфель — рыжий, как и шевелюра хозяина, потёртый, стоит у ножки парты в проходе. Крышка откинута, оттуда выглядывает уголок учебника. Подходяще...

Я подхватил портфель Кульябьева, перевернул — и содержимое пёстрым потоком посыпалось на пол. С дребезгом раскатились карандаши и ручки, разлетелись под парты учебники, раскрывшаяся тетрадь спланирована на середину прохода. Никто из одноклассников даже шевельнуться не успел — большинство только поворачивали головы в сторону происходящего, — а я уже встряхнул портфель и с размаху нахлобучил его на голову обалдевшего Черняка. Тот сделал попытку вскинуться, но я пресёк это поползновение солидной плюхой по макушке — не больно, поскольку удар кулака самортизировал портфель, но очень, очень унизительно и обидно. Черняк звучно плюхнулся обратно на стул и обеими руками схватился за то, что теперь заменяло ему голову.

Пауза длительностью секунды три — вот теперь на меня со всех сторон уставлены ошеломлённые, потрясённые взгляды. Высокая девочка, стоящая в проходе — Лариса Ивлееева, кажется? — громко охнула и схватилась обеими ладошками за губы. Глаза — огромные, в пол-лица.

— Ух ты! — кто-то восторженно ухнул где-то за спиной, и это звук заглушил рык Кулябьева:

— Ты чё, Монахов, совсем…