День лисицы

— Сто, и это лишь пятая часть настоящей цены.

Пабло ушел в другую комнату и вернулся с небольшой пачкой грязных банкнот, из которой отсчитал пятнадцать песет. Он клал бумажку одну за другой на грязную скатерть, и они лежали, съежившись, как осенние листья.

— Это еще за что? — спросила она.

— Есть такая вещь, дорогое дитя, как искреннее сочувствие, — ответил старик, — увы, нет смысла объяснять тебе то, что ты понять не в состоянии… Однако я человечен и, пожалуй, дам тебе двадцать пять песет, если ты…

— С кем это? С тобой?! Господи Иисусе! Надо же!

— Раз так, дорогая, забирай свои деньги и уходи с миром. Боюсь, когда-нибудь и ты узнаешь, что такое старость, хотя, поверь мне, я тебе этого не желаю.

Он посмотрел на свое грузное немощное тело, нетвердо державшееся на тонких усталых ногах, и незаметно прослезился.

— Когда-то… да что говорить, сердце все еще тут, где ему быть положено. На месте! Приходи когда захочешь, дорогая. Буду рад тебя видеть — пусть даже только чтоб поболтать.

Пакита сгребла пятнадцать песет и ушла не попрощавшись.

Глава XIX

«Когда же это я ела в последний раз? — припоминала цыганка. — Вчера, кажется. Да, конечно, меня накормил тот худой парень. Вот и хорошо, что я не взяла его деньги. Этого даже Пепе не одобрил бы!» Она вспомнила, как однажды Пепе, рискуя, что его схватят и повесят за прежние дела, остановил грузовик, в котором батраки с окрестных ферм ехали на футбольный матч. «А ну, вываливайтесь! — услышала она, прячась за деревья, голос Пепе. — А теперь выворачивайте карманы и бросайте все, что есть, на землю». У парней нашлось на всех про всех двадцать песет, и Пепе велел им подобрать деньги, а потом дал им в придачу еще сотню, чтобы выпили за его здоровье. Силой заставил их взять! Вот какой! Шикануть — это он любил и тут уж за ценой не стоял… Ей вдруг пришла в голову мысль, что у Молины есть что-то общее с Пепе. Она не могла бы определить, что именно, но Молина положительно напоминал ей Пепе.

Может, сегодня попозже она его еще встретит. Хорошо бы! И хорошо, что она удержалась и не стащила у него деньги!

Итак, у нее в кармане пятнадцать песет, и одному богу известно, когда она раздобудет еще денег. Пакита была голодна. Вечером ей предстояло участвовать в опостылевшем представлении. Придется спеть две песенки и исполнить два танца, а в зале всего и будет народу, что семь-восемь взрослых, да в переднем ряду два десятка чумазых ребятишек, которых отправили в театр, чтобы они не путались под ногами дома. Вся выручка составит песет пятьдесят, да еще два-три человека наверняка потребуют обратно свои деньги, потому что, мол, программа старая и они видели все номера еще неделю назад. А какая бы ни была выручка, за освещение все равно платить надо и двум музыкантам — они же рабочие сцены — тоже надо: не заплати им один день, и они все бросят и уйдут.

А тут еще Кармен, которая любит повторять, что она-то никогда не торгует своим телом (но не прочь перехватить денег у тех, кто торгует), начнет причитать, что у нее пропадает молоко, и тогда Фернандо, от которого все женщины отворачиваются, потому что у него в животе вставлена трубка, чтобы подлизаться к Кармен, пустит шапку по кругу — на сухое молоко для младенца. А потом все начнут спорить, кому за кем выступать и кому сколько раз выходить на аплодисменты, — это при том, что актеров больше, чем зрителей. Одна из девиц поднимет скандал из-за того, что Антонио, исполняющий андалузский танец, опять пудрился ее пудрой или надел ее корсет; тут же пойдут стоны: «Почему, черт побери, мы не уезжаем из этой дыры куда-нибудь в другое место?» («Потому, дурища, что у нас нет денег на бензин, не говоря уже о том, что сломан грузовик».)

«Господи, что же за жизнь! — думала Пакита. — Что за проклятая жизнь! Чтобы выдержать еще один такой день, я должна сытно поесть. Может, когда поем, мне станет получше».

Она отправилась в «Двадцатый век» и, щелкнув пальцами, подозвала угрюмого старика официанта.

Тот нехотя приблизился.

— Вы хотите что-нибудь заказать?

— А ты, может, решил, что я пришла сюда с тобой любезничать? Что сегодня в меню?

— Кролик.

— Советуешь взять?

— Могу обещать только, что это не кошка. А вообще-то всем известно, что кролики чаще других животных бывают разносчиками сифилиса.

— Ладно, — сказала цыганка. — Мне про это тоже известно. Только я что-то сомневаюсь. Почем порция?

— Восемь песет.

— Грабеж. Наглый грабеж. А что я получу?

— Потроха да ребра, — ответил официант, глядя поверх головы цыганки на страшное, изрытое оспинами лицо сатира, смотревшее на него из попорченного зеркала. — Ножки уже все кончились.

В кафе вошла компания иностранцев, и они стали с любопытством и восхищением разглядывать цыганку. Единственная в компании дама — разведенная особа, которая сейчас только обнаружила, что любит своего покинутого мужа, и потому чувствовала себя несчастной, — немного развеселилась и сказала:

— По-моему, она изумительна. Она так спокойна. Я хочу сказать… она ну просто сама безмятежность.