День лисицы

Прежде всего было зловещее нежелание о чем-либо его просить. Они не могли открыто проявлять враждебность к тому, кто оказался в рядах победителей, — полиция знала, как в таких случаях действовать, — но и обращаться к нему их никто не мог заставить.

— Когда тебе, Пако, понадобится лодка, бери мою. Бери безо всяких, ты знаешь, где она привязана.

— Спасибо, спасибо тебе. — (С улыбкой, всегда с улыбкой.)

Он должен был тогда же понять, что он осужден. Тогда же догадаться, что ему вынесен приговор — ведь даже самые бедные рыбаки ничего у него не просили, и вдовы вопреки обычаю не брали из его улова ни пригоршни рыбы, и деревенский нищий не подходил к нему с протянутой рукой.

И всегда эта убийственная вежливость. В его присутствии — как при священнике — не богохульствовали, потому что богохульствовать можно только среди своих: вместе согрешив, люди становятся ближе друг другу.

А потом, как-то сразу, на всех баркасах для ловли сардин подобрались полные команды. Для него не нашлось даже места моториста или фонарщика, хотя за это причиталась только половинная доля улова. Даже молодые парни, которые стали взрослыми уже после войны и не имели понятия, в чем тут дело, не хотели брать Косту в долю. Так или эдак, а он неудачник, и они не хотели рисковать.

— День добрый, Себастьян. Вроде западный задувает?

Ему не смотрели в глаза, не подшучивали над ним, не подталкивали локтем. С ним всегда были очень вежливы.

А потом настал роковой день отъезда Элены.

Женщины Торре-дель-Мар были согласны ждать своих суженых по десять лет, пока те медленно, с трудом, по грошу копили деньги, чтобы наконец купить непременный мебельный гарнитур и прилично обставить одну-единственную комнату.

Срок этот уже истек, потому что Коста объяснился с Эленой, когда ей было всего шестнадцать. Головка Элены напоминала эскиз головки замечательной красавицы, сделанный рукой большого мастера, который поручил выполнить несущественные детали своему талантливому ученику; но когда дошла очередь до громадных, скорбных глаз, художник снова сам взялся за кисть и явил все совершенство, всю страстность и неповторимую проникновенность своего мастерства. Элена была тоненькая, нежная, преданная, и Коста, привыкший принимать ее любовь с опасным благодушием, перенес в один из февральских дней страшное потрясение.

Обычно, встречаясь на людях, влюбленные затевали для отвода глаз шумные игры и возню. В тот раз Элена вместе с другими девушками стирала на реке белье, и, когда Коста не спеша прошелся по берегу и обрызгал ее, бросив в воду большой камень. Элена вскочила и, притворяясь рассерженной, кинулась за ним, вытирая о подол руки.

— Сегодня надо встретиться. В обычное время, где всегда.

Встречались всегда на кладбище. Здесь между влюбленными улаживались размолвки, тут же, под покровом темноты, среди могил предавались любви те, кто не видел проку в ожидании. Встречаясь в сумерках на дороге, ведущей к кладбищу, люди не узнавали друг друга — мужчины низко надвигали на глаза шляпы, женщины прикрывали лица носовыми платками. Не было секретом, что все занимались тут одним и тем же.

— Я хотела написать тебе, — сказала Элена, — да не знала как. Сердце прямо разрывается. Конечно, я понимаю, тут не твоя вина, но у меня ведь на руках старики.

— Погоди, я что-то тебя не понимаю — У Косты перехватило дыхание. С раннего утра его томило предчувствие надвигающейся беды.

— Отец долго не протянет, — продолжала Элена. — Ты ведь знаешь, что сказал доктор про его грудь. Подумай сам, что тогда будет с мамой⁹ Да и со мной тоже.

— Мы о ней позаботимся. Пускай живет с нами.

Элена невесело рассмеялась, потом ласково взяла его за локоть.

— Послушай, Себастьян, мы с тобой никогда не говорили о деньгах, правда? Все эти годы я ни разу об этом не заикнулась. Но не сомневайся, я знаю, в каком ты положении. На прошлой неделе доктор сказал отцу, что он больше не сможет рыбачить. Как же нам быть? Я говорю о себе и о маме. Можешь ты мне ответить?

Нет, ответить ей вразумительно он не мог Коста выдавил из себя несколько бессвязных слов, сам понимая всю их никчемность. Элена тихонько плакала.

— Я должна что-то делать. Тянуть дольше нельзя.

— А что же ты можешь сделать? Не хотелось бы мне, чтобы ты пошла служить в гостиницу.

— В гостиницу? Не беспокойся, я уже туда ходила, гам устроиться нельзя. Знаешь, чем откладывать, лучше уж я скажу тебе все сейчас. Ты уж прости, но я уезжаю работать в Барселону.

— Куда? — произнес он. — В Барселону? Но это невозможно. Ты… и в Барселону? Никогда я на это не соглашусь. Подумать только! В Барселону — не нашла другого места.

— Обо всем уже договорено. Я нанялась в хорошую семью. Насчет этого все в порядке, только с тобой мы не сможем часто видеться. Не сердись, — продолжала она, — мне тяжело, когда ты сердишься. Я так долго ломала себе голову. Ведь надо что-то делать.

— Тебе, наверное, не нравится, что тут у нас слишком тихо, — сказал он с горечью. — В Барселоне, говорят, жить куда приятнее. Будешь там в кино бегать.