День Литературы 142 (6 2008)

Я думаю, описание ада в таких подробностях, с таким сердечным напряжением стоило поэту многих лет жизни. "Видения ада — из моих кошмаров", — признавался Кузнецов. Сама работа над поэмою сотрясала всё существо, воображение невольно перетекало в реальное время, сны мешались с явью, день с ночью: фотография того времени передаёт полуразрушенное состояние поэта, какую-то телесную изжитость… И неслучайно, когда Кузнецов приходил в литинститут к студентам, они видели налитые кровцою глаза, мерцающий больной взгляд, вспухшие желвы на лице и синие проваленные обочья, складку меж бровей, похожую на удар сабли; перед ними сидел человек, прошедший муки, только что снятый с креста.

"Вы знаете, — отвечал Кузнецов хрипло, погасше на немой вопрос слушателей, — ведь я сегодня был в аду."

Владимир Бондаренко как-то спросил Кузнецова: "Юра, веришь ли ты сам в своё сошествие во ад?"

Вопрос поэту, наверное, показался кощунственным. "Это всё действительно было! — торопливо воскликнул он. — Поэт сошёл в ад. Если это литература, то поэме моей грош цена". Но отчего-то хочется поправить Кузнецова: "Если бы это не было художественным образом, мифом, пространной метафорой, пиршеством языка и глубоких смыслов, — то эта поэма и вообще бы ничего не стоила".

Вопрос, вроде бы, праздный, а был ли Кузнецов на самом деле в аду, летал ли он в Чёрный Свет, где царюет Чёрная Потьма, иль это больное сновидение? А ведь подсознательно, у многих, читавших поэму, возникает эта мысль, ибо человек склонен к чуду; и наверняка найдутся искренние богомольники, кто примет поэму за чистую правду, пусть и сложную для понимания простецу-человеку по своей поэтической густоте. "Так круто замешано, что и ложку не провернуть."

В ней, быть может, мало канонизированных преданиями и святыми писаниями примет, но много того духа бездны, студёного вихря и адского испепливающего за грехи огня, которые невольно приведут в трепет богомольную душу. Хотя ад Кузнецова расплывчат, аморфен для православного сознания: это и облака, похожие на дворцы, это волосатые текучие тучи, будто дым пожара, это вихри, это бездна, свист и студёный ветер в лицо. Нет точного описания ада, так необходимого православному, чтобы проникнуться ужасом перед ним. А в чём сила настоящих верующих, в отличие, к примеру, от меня или иных нынешних новокрещенов? В том, что они безусловно верили в силу и неизбежность ада, в его неколебимую безжалостность, где никогда не будет милости, как бы ты ни молил Бога; ибо ты во власти дьявола, и Бог уже ничем не сможет помирволить грешнику, ему нет спасения во веки веков. Православные твёрдо знали, что свершится расплата; и за прелюбодеяние, предательство, жадность, смертоубийство, ложь и неправды нельзя откупиться и всем златом мира. Если на земле ещё возможно отыскать лазейку, по-заячиному скинуться и просунуться сквозь игольное ушко, — то зубы Чёрной Потьмы уже никогда не выпустят неправедную душу из ада.

Ад в языческом понимании и в православном видении, наверное, разные. В те времена, когда Христос сходил в ад, земля представлялась народу плоской, стоящей на трёх китах, делящей родящее яйцо космоса на две равные части, и если Белый Свет венчал престол Божий, то вторую макушку завершало Пекло, где душа попадала на вечные огненные муки. Эти страдания были много страшнее ада. Человек, угодивший по смерти в Чёрный Свет, то есть в ад, уже никогда не мог переплыть через океан Белого Света на твердь Лазурного Света и приблизиться к вратам рая.

Но если бы мы полагали, что православный ад похож на языческий и остался на прежнем месте, значит нравственные законы, по которым жило человечество, остались прежними, и Христос в народном сознании не совершил переворота. Понимание посмертной жизни грешной души невольно стало иным, сам ад сместился неведомо куда, быть может, он уже на земле, он явил себя в самом отвратительном облике Дьявола-козлища.

Вторая половина небесного яйца с его Серым Светом, Морилом, Твердью Чёрного Света и Чёрной Потьмой вдруг потерялись в пространстве, а остались лишь Могилицы — твердь Серого Света. Потому нам трудно представить, в какой Ад сходил Иисус Христос. Может быть, это понимание не так и важно для поэта с мифологическим складом, как у Юрия Кузнецова? Он описал свой, неповторимый Ад, отнявший все его силы. Ад не плотский, призрачный, но образы очень плотские, строка плотская. Всё неопределённо, а поэтическая строка густая и пронзительно художественная.