День Литературы 142 (6 2008)

У меня отец погиб в сорок первом. От него осталась лишь наволочка писем. Порою вечерами, когда становилось особенно тошно и нужно было хоть как-то вернуться в память, чтобы не покончить с собою, мать ложилась на кровать и перед сном эти письма раскладывала на груди, будто карточный пасьянс, а прочитав одно на выбор, с горечью восклицала в пустоту: "Счастливый! Вот ты погиб, а меня оставил на одни страдания". Это был непонятный для меня, несправедливый упрёк (как и несправедлив, наивно-жесток был упрёк Кузнецова к родителю, погибшему "за счастье на земле"); ведь мы-то оставались под благословенным солнцем, когда каждый наступающий день был прекрасен, а жизнь мыслилась бесконечной; но отец уже ушёл до срока туда, откуда никто не возвратился. Отец был для меня нечто отвлечённое и непонятное, он миновал меня, как чужая, отвлечённая тень; в нашей семье долгое время считалось, что родитель пропал без вести, а значит должен вернуться. Мать похоронку таила, дни рождения мы не справляли. Мне никогда не приходило в голову, насколько счастливее, благодатнее нам жилось бы при отце, ведь я не помнил ни его ласковых прикосновений, ни горячих глаз, ни строгих учительных слов. Я, как и многие в нашем околотке, родился из ветра, меня нашли в капусте, меня принесли на крыльях лебеди, я был всегда и буду всегда. Так мне представлялось в детстве и кажется нынче, уже по прошествии многих лет; лишь при воспоминании об отце отчего-то нынче нестерпимо горчит в груди, и наворачивается слеза. И когда стало нестерпимо убегать от отца, когда тень его, настигая, отлилась в живой образ, меня вынудила душа сесть за стол и написать об отце, которого я никогда не знал.

« * *

… Поэт — это ангел, слетевший с небес, чтобы оживить гаснущую душу смятённого человека. И неважно, в какую оболочку он вместится — забулдыги, пьяницы подзаборного, прошака или калики перехожего. Поэт прибывает на землю из бездны на рать с "падшими" и, выпев заветное слово, возносится обратно. Поэт — дитя бездны. Бездна — это и океан рождающий, это и время бесконечное, и хаос, и строительная мастерская, а в понимании простеца-человека — невыразимое словами великое Ничто. В бездну Творец спосылывал утку, чтобы она достала со дна земли. Утка, вынырнув, притащила Господу в клюве несколько песчинок. Бог размутовил их и слепил землю. Если смотреть в бездну снизу вверх, то ночное небо необъяснимо завораживает и притягивает; это безбрежное поле, изнасеянное алмазными осколками от однажды рассыпавшейся горы Меру.

"Открылась бездна, звезд полна; звездам числа нет, бездне — дна…" — писал Ломоносов. Там, где-то за небесной твердью, в лазурном Свете рай заветный, там в лубяной избушке за столом посиживают Создатель всего сущего, Сын его Иисус Христос и Дух Святый и, зорко поглядывая за беспутным народишком, потягивают виноградное винцо, услаждая слух райским пением; в саду в белоснежных хитонах гуляют праведники, и наливные яблоки просятся им прямо в рот.

Бездна завораживала, притягивала к себе поэтов 18-19 веков, начиная с Ломоносова. Бездна грозна, ужасна, бесстрастна к малой твари, но и восхитительна своей непонятной полнотою, протяжённостью и завершённостью. Туда неизбежно утекало всё, что с таким трудом и тщанием создавалось на земле. В двадцатом веке Юрий Кузнецов, пожалуй, единственный кто вернулся к мирочувствованию родоначальников русской поэзии и наполнил бездну мифическим содержанием, очеловечил, замесил её гулом страстей, бесстрашно вглядевшись в смятенные вихри, молоньи и громы. Ведь бездна тоже создана Богом, в бездне продолжается борьба за человека, и это смутное, непонятное Нечто Кузнецов пытался выразить смутными метафорами.

Я памятник себе воздвиг из бездны.

Как звёздный дух.

Мысли о рае и аде сопровождали Юрия Кузнецова до конца жизни. Здесь, на земле, скудость, хвори бесконечные, здесь несчастья, житейская трясина, хмарь-болотина, засасывающая всё доброрадное, чистое, а там, в раю, — свет осиянный, благоуханный аер, исполнение земной мечты о счастье.