День Медведя

Между столами шмыгали лоточники со всеми продуктами, которые наспех смогло собрать министерство торговли и коммерции, распространяя их по неумеренным ценам среди тех, кто еще был в состоянии что-то понимать и, самое главное, платить.

* * *

Городская резиденция баронов Дрягв возвышалась посреди недавно очищенного от накопившегося за полвека мусора двора безмолвная и погруженная во мрак.

Издалека, с Дворцовой площади, доносился разухабистый шум и гомон попойки века и неразборчивые, но настойчивые крики «Д-даешь к-корову д-драфу К-кренделю!». Здесь их показательно игнорировали.

Приказав возвращаться домой еще на этапе раздачи кружек, барон Силезень поспешно отужинал и лег почивать в чрезвычайно дурном расположение духа.

Что черни задушевные песни! Что им петушиные бои, устроенные глупым воинственным Карбураном! Им только подавай напиться на халяву, да побольше, побольше!.. Обидно.

Кроме того, немало для ухудшения самочувствия сделало и угрюмое подозрение, что вопрос о победителе этого этапа даже не стоИт[87].

Слуги и придворные, осязая шестым чувством, или пятой точкой плохое настроение господина, разбежались по своим комнатам и каморкам, погасили огни и затаились. Дворец барона погрузился в тяжелые беспокойные сны.

Ничем не примечательный человек в ничем не примечательной одежде и с ничем не примечательным шестопером за поясом терпеливо ждал напротив в кустах, пока шевеления в доме утихнут, и погаснут последние огни. Полчаса, сорок минут… На втором этаже в последний раз мигнула и потухла лампа. Наконец-то. Теперь – когда все уснут. Полчаса… Сорок пять минут… Час… Пора.

Человек зябко поднял воротник, поправил за спиной тощий мешок, быстро пересек разделяющую место его засады и дворец Дрягв дорогу и беззвучно перелез через ограду. Второй этаж.

По водосточной трубе, глухо звякнувшей под его ногами, осторожно добрался он до узкого карниза и опасливо, боком-боком, заскользил к нужному окну. Пятое от трубы направо. Вот и оно.

Лезвие ножа было просунуто в щель между половинками рамы, и защелка, удерживающая их вместе, тихонько поднялась и безответственно вышла из своего гнезда по первому требованию незнакомца.

Вот что значит – хороший эконом в доме, усмехнулся про себя ночной визитер. Всё смазано. Ничего не скрипит, не отваливается и не падает. Мечта, а не дом…

Едва не зацепившись шестопером за край рамы, незваный гость медленно перелез через подоконник, с удовольствием ощутил под ногами густой ворс ковра, и при скудном свете мелких звезд и криворогого месяца взглядом отыскал во мраке покоев широкую кровать под балдахином с вышитыми золотом винтокрылыми селезнями.

Удовлетворенно кивнув, он вынул из переплетения ремней у пояса шестопер и на цыпочках покрался к изголовью…

* * *

Кошарик служил графу чуть не с самого рождения, и уже сорок пять лет. За сорок пять лет верной службы, можно было подумать, его светлость могла бы вознаградить своего верного прислужника таким пустяком, как назначение на этот вечер в виночерпии, а не засовывать его как какого-нибудь мальчишку в караул в темном холодном переулке с очень подходящим моменту названием Уматный. Ну что тут охранять?! Бочки? Да кому они нужны! Суслёха и один бы справился!.. Вдвоем-то тут что делать, а?

И за что такая обида служивому человеку от власть предержащих?.. Служишь им, служишь… Как собачонка… А они… М-да-а… Нет в жизни справедливости.

Притопывая по мерзлому булыжнику, похлопывая себя по плечам облаченными в шубенки руками и уныло припевая «Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да"[88], Кошарик ходил вдоль составленных у стены бочонков, то и дело останавливаясь и завистливо разглядывая площадь, где, казалось, происходит сейчас самое главное и приятное событие всей столичной жизни за последние полвека.

Поскорее бы кончились охраняемые запасы – и, может, будет и ему кружечка счастья от его светлости графа Бренделя, станет и ему легко, тепло и светло, как летним утром в выходной…

– Дя-аденька, дай хле-ебушка, – внезапно потянули его за рукав и от воздушных мечтаний.

– Нет у меня хлеба, – не глядя на попрошайку, отмахнулся Кошарик, и снова умильно, как кот на сметану, уставился на площадь.

Гундосый противный голос – словно проклятый мальчишка специально тренировался сделать его гнусавым и мерзким на грани человеческих возможностей – не унимался.

– Ну дя-аденька-а-а!.. Тогда де-енежку да-ай!..

– Да нет у меня!.. – в сердцах повернулся слуга к маленькому спиногрызу, замахнулся зажатой в кулаке палкой, но мальчишка с неожиданным проворством подскочил к нему вплотную, поднырнул под руку, сдернул с головы шапку и бросился бежать.

– Стой!!! Стой, кому говорят!!! Ах, ты!.. Кошарик кинулся за пацаном.

– Не уйдешь, подлец!..

Тот, на удивление, бежал не слишком быстро, стабильно держась метрах в трех впереди. Решив, что воришка ослаб или болен, караульщик радостно прибавил ходу, рассчитывая настигнуть и схватить нахаленка уже через пару шагов…

Но тот внезапно оглянулся на бегу, показал ему язык, и ловко свернул направо в темный переулок.

– Сто…