День мертвых

Мардер развернулся в кресле и окинул взглядом свой кабинет, размышляя о том, какую же невероятную уйму времени провел в этих стенах. Две из них, примыкавшие к его столу, были выкрашены в бледно-желтый. В одну встроено промышленных размеров окно с видом на Уорт-стрит. Стена за его спиной, как и другая боковая, была кроваво-красной. Этот участок кабинета раньше принадлежал Чоле. Мардер обходился элегантным столом из стали и розового дерева и ортопедическим кожаным креслом, которое можно было как угодно подстраивать под себя при помощи маленьких колесиков и рычажков. Она же работала за антикварным столом со сдвижной крышкой и ячейками для бумаг, который Мардер подарил ей на пятую годовщину («деревянную» свадьбу). Сидела Чоле на старом офисном стуле, который нашла на тротуаре в дни их бедности; сиденье было обито цветастой тканью в стиле мексиканских серапе[3]. Часть стены над столом отводилась под толстые пробковые панели, к которым она крепила семейные фотографии, афиши, всяческие диковинки, найденные во время прогулок, комиксы, вырезки из мексиканских газет и журналов. Например, заметку об убийстве ее отца и матери. И снимок этого самого отца, Эстебана де Аро д’Арьеса, молодого и улыбчивого, с четырехлетней дочерью на руках.

Она занималась этим долгое время, и со временем пробковая доска стала палимпсестом ее жизни в изгнании. За три года, минувших со смерти Чоле, к этой поверхности никто не прикасался. Мардер давно уже не подходил к ней, но теперь решил хорошенько рассмотреть. С одной стороны панели висел блестящий плащ тореро, с другой – здоровенное распятие; серое, окровавленное, перекошенное, страдающее тело было приколочено к грубому деревянному кресту настоящими железными гвоздями. Казалось, его ваяли с натуры – а поскольку изготовили распятие в Мичоакане, это было вполне возможно. В ее родных краях случалось много странного.

Он снял с панели заметку об убийстве. Ее грубо вырвали прямо со страницы «Панорамы дель Пуэрто» – была в Ласаро-Карденасе такая газета; на том же клочке бумаги жена Мардера написала строчки из стихотворения Октавио Паса, посвященного расправе со студентами в 1968-м. Он перевел их про себя:

Вина – это гнев
обращенный на самое себя;
когда пристыжен целый народ —
это лев изготовившийся
к прыжку.

Быть может, «обезумевший от горя» – понятие устарелое, но Мардер видел его воплощение в этой самой квартире, в этой самой комнате. Наказания за эти убийства так никто и не понес – еще две из сорока тысяч жизней, загубленных narcoviolencia[4]. Все знали, кто за этим стоял, и все указывало на то, что этот человек и по сей день наслаждается жизнью, купаясь в океане долларов и упиваясь безнаказанностью. Мардер аккуратно сложил вырезку и убрал в отделение бумажника, как будто это была инструкция по пользованию неким сложным механизмом. Каким-нибудь капканом… Лев уже в засаде и готов к прыжку.

У Мардера вместо пробковой доски была обычная белая, исписанная маркером. Планы работ с книгами, схемы глав, заметки на будущее. Он взял тряпку и стер все подчистую: его жизнь закончена. Тут по телу прокатилась волна мимолетной слабости, и ему пришлось сесть в кресло, чтобы отдышаться. Затем он обратился к картотеке. У них было два одинаковых шкафа на четыре ящичка – для него и для нее. Ее пустовал: после смерти матери дети все забрали. В трех верхних ящиках его шкафа хранились деловые бумаги: редакторские заметки, договоры и так далее, в основном старые, составленные еще до цифровой эры. Немалая часть документов была на испанском: благодаря хорошему знанию языка Мардер уже лет десять помогал людям с публикацией английских переводов. Для многих крупных латиноамериканских медиакомпаний Мардер был одним из главных партнеров в Нью-Йорке. Очевидно, теперь это в прошлом.

Он принес с кухни мусорный мешок на сорок галлонов и выдвинул верхний ящик. Документация по прежним проектам, финансовая кухня, старые налоговые отчеты, деловые письма, полученные до появления электронной почты, – все с шуршанием отправилось в мешок. В нижнем ящике хранились бумаги более личного характера, в том числе старомодная красная папка из картона, подписанная старательным школьным почерком матери:

РИЧАРД.