День между пятницей и воскресеньем

Едва ему исполнилось шестнадцать, он убежал из дома, не выдержав больше бабкиного вранья, вечного притворства и жестокости. Почти целый год после смерти мамы он старался. Старался сохранить хотя бы такую семью, ведь это все равно была семья, а он был мужчиной. Он старался заботиться о бабке, делал уроки, а все свободное время, даже по ночам подрабатывал где придется. Он очень не хотел бросать школу, хотя бабка ежедневно пилила его за это, обзывала дураком и говорила, что от учения нет никакого толку, говорила, что он вечно гуляет и шляется, а он так сильно уставал, что, придя домой, сразу падал на продавленную старую кровать со скрипучей металлической сеткой и хотел только спать, но рядом, как привидение, тут же возникала бабка. Она никогда не гладила его по голове, не спрашивала, где он был и что делал, не говорила, что для него готов обед или ужин, она всегда произносила одни и те же два слова: «Денег принес?» И если денег не было, потому что… да потому что иногда их просто не было, и не из-за того, что пятнадцатилетнему мальчишке хотелось газировки, и в кино, и в парк с ребятами, а потому что вечно потный и чуть пьяный «старшой» местных шабашников мог взять и не заплатить за то, что они с мужиками полночи разгружали вагоны, или обвинить их в том, что кто-то украл мешок комбикорма, или выдать вместо зарплаты бутылку самогона на шестерых — тогда Коля просто разворачивался и уходил. Пить он не хотел, хотя многие из его ровесников не брезговали выпивкой. Однажды они подкараулили его и избили в кровь, чтобы проучить, ради горстки мелочи, да и просто со злобы. Так что, да, бывало, он не приносил домой денег. И тогда бабка заводила гнусавым голосом одну и ту же «пластинку» о том, что мать Николая, его мама, добрая, светлая и такая красивая, «сызмальства была проституткой», шлялась по кустам и «давала» всему поселку, и «принесла тебя, заплевыша, в подоле». Фантазия у бабки была богатая, а вот сердца, наверное, не было. Он очень часто пытался объяснить себе, почему она была такой, почему ей нравилось говорить все эти гадости, нарочно делать ему больно, нарочно давить на самое дорогое, нарочно так сильно унижать маму. Она же понимала, как это больно? Или нет? Он так и не смог разобраться и решил, что у бабки не было сердца. Не было, и все. Наверное, оно полагается не всем людям. Он слушал бабкины стенания, старался не плакать, вставал и шел на кухню готовить себе ужин — хлеб с солью, иногда пара картошек и луковица. Стакан молока, если повезет, но чаще — просто воды. Бабка волоклась за ним, пересказывая поселковые сплетни и проклиная вечную жару. Ей всегда было жарко, летом или зимой, она всегда жаловалась на духоту и требовала, чтобы он открывал форточку или махал на нее полотенцем. Из форточки едва дуло, и тогда она начинала вторую из своих излюбленных «арий», про вентилятор. Не зря же она стерпела позор и не выгнала из дому гулящую дочь? Не зря же она не выгоняла теперь и ее непутевого сынка? А он-то, похоже, весь в мать, весь в мать… Ох, горе-горюшко. Так и знала она, так и чувствовала. Хорошо, хоть не девка, в подоле не притащит. Хотя, может, приведет еще к ней в дом какую-нибудь дрянь подзаборную, кто ж еще на него польстится. Приведет, как пить дать, приведет, а ей на старости лет придется опять надрываться и опять обо всех заботиться. Мало она хлебала позора? Мало она надрывалась? А? Так неужели неблагодарный внук не может купить бабушке такую мелочь, такую безделицу — вентилятор?! Он не мог. Вентилятор стоил дорого. Он ничего не отвечал, и бабка распалялась все больше, заставляла его сильнее махать на нее мокрым полотенцем, разыгрывала приступы астмы, которой у нее никогда не было, требовала, чтобы он садился рядом с ее кроватью и махал на нее всю ночь, раз он такой никчемный, раз не может купить вентилятор. Раз он такая неблагодарная дрянь… Николай старался не слушать, никогда не оправдывался, но однажды попытался робко спросить, а куда деваются все те деньги, которые он ей отдает? Бабка размахнулась и отвесила ему подзатыльник. Больше вопросов он не задавал, но про себя думал: ладно, квартплата, электричество, за дрова, за уголь, но все равно ведь должно же было оставаться? И куда подевались все деньги, которые всю жизнь отдавала ей мама, работавшая на трех работах, а не «гулящая где попало» и «дающая» всему поселку, — ему было всего пятнадцать, но различать правду и ложь он научился очень рано. В ложь он не верил, он чувствовал ее за версту. Его мама все время работала, потому что бабка все время требовала от нее денег. Может, если бы мама работала меньше, с ней ничего бы и не случилось. И у мамы, в отличие от бабки, было сердце, которое взяло и не выдержало.