День между пятницей и воскресеньем

Они присели на стулья под портретом Ленина и стали ждать. Лида боялась поднять глаза. Она боялась смотреть на Юрия Валерьевича, она вообще боялась смотреть. Это было как будто настоящее похищение, только наоборот, будто она долго-долго была в заложниках, и вот кто-то наконец-то решился ее освободить.

— Все в порядке? — спросил он и накрыл ее ладошку своей большой рукой.

Она кивнула.

— И как ты себя чувствуешь? Я как доктор обязан задать этот вопрос.

Она все так же не поднимала глаз, но по его тону поняла, что он улыбается.

— Очень хорошо, — сказала она. — Я… очень вам благодарна.

А уже через полчаса ее жизнь изменилась. Прежняя, старая жизнь закончилась. Это и было ее решением. Теперь у нее была новая жизнь. У нее был муж, новая фамилия, а на пальчике — тонкое золотое колечко, настоящее, обручальное. Как и где он успел его найти — это была загадка. Но она ухватилась за это колечко как за спасательный круг. Ей было ужасно страшно, а еще ей было больно, хотя все случилось так, как должно было случиться. От той, прежней Лидочки все равно уже не осталось почти ничего, кроме одного — она по-прежнему любила только его, того своего Леню, и предать его она не могла. Но и жить той старой жизнью в вечном унижении и совсем без надежды было невозможно. Если за все это время Леня так и не попытался ее спасти, значит, он этого не хотел, значит, она его не стоила, и теперь у нее был только один шанс — оставить навсегда прошлое в прошлом и стать другим, новым человеком. Начать все заново. Жить другую, чужую жизнь. С этим чужим мужчиной, не зная, каким он окажется. Уехать с ним в чужой город, поселиться в чужом доме, где у нее наверняка родятся чужие ей дети. От этой мысли ей снова захотелось плакать. Она не знала, какой станет она сама. Что ждет ее в этой чужой жизни? Но Лида надеялась на лучшее. Потому что хуже все равно быть не могло.

Они вышли на улицу уже официальными мужем и женой, и Лида чуть не задохнулась от неожиданности — на них полетели монетки, рис, лепестки и конфеты. Оказывается, чуть ли не весь поселок собрался поздравить со свадьбой доктора, который успел помочь тут очень многим. В больнице накрыли стол, и, несмотря на протесты Юрия Валерьевича и уговоры о том, что им еще нужно сделать кучу дел и собрать вещи, им устроили настоящий праздник, с гармонью, песнями и танцами до самого позднего вечера. Лидочка ужасно боялась криков «Горько!», но ее новоиспеченный муж только бережно касался ее губ теплыми губами и не допускал никаких чрезмерных вольностей. Им желали так много хорошего, надарили столько подарков, а внутри у Лидочки разрасталась тревога: ей предстояло еще раз — последний — вернуться домой, чтобы забрать вещи и попрощаться с мамой и Мишенькой, и она точно знала, что простым это прощание не будет.

— Долго тебе собираться? — спросил Юрий, когда они уже подходили к ее дому.

— Нет. — Она покачала головой.

Все ее вещи давно были собраны. Она до сих пор так и не разобрала тот чемодан, с которым собиралась в Москву, и если брала оттуда что-то нужное, то потом непременно возвращала обратно. Чемодан дождался своего часа. У Лидочки оставалось только одно важное дело, она непременно должна была поставить эту точку, чтобы уехать отсюда навсегда и с легким сердцем.

— Явилась? — раздалось с кухни, не успели они даже переступить порог. — И где ж ты шлялась, дрянь паскудная? А нарядилась-то во что? Дай-ка гляну… матерь божья! Это что ж за ряженую к нам привели, а? — Мать вышла в предбанник между домом и верандой и застыла, уперев в бока руки. Потом поднесла лицо ближе к Лиде и повела носом. — Ты что, пила? Вы поглядите, люди добрые! Она ж еще и напилась, шваль подзаборная! Спасибо вам, Юрий Валерьевич, мил человек, что паскуду эту до дома дотащили! Сладу с ней нет! Беда, а не девка! Да за что ж мне наказание такое, мало мне горя, так еще эту кобылу безголовую всю жизнь на себе тащу, наказанье сущее… — Мать распалялась все больше и в конце концов резко замахнулась, но тут… Юрий Валерьевич в долю секунды перехватил ее руку и закрыл собой Лиду.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал он громко и уверенно. — Немедленно успокойтесь, Екатерина… Михайловна, если не ошибаюсь?

— Михална… — Мать потупилась, пока не понимая, в чем дело. Доктор по-прежнему крепко держал ее запястье и не отпускал.

— Очень хорошо. — Он кивнул. — И для начала раз и навсегда запомните одну вещь. Вы никогда, слышите меня, никогда больше не посмеете разговаривать так с моей женой. Потому что так вообще не разговаривают с людьми. Вам понятно?