День накануне

Его смерть не оставила соседей равнодушными, даже вызвала с их стороны сочувствие, в особенности когда они узнали, с какой самоотверженностью (не каждый человек на такое способен и по отношению к другим людям) пани Вурм ухаживала за собакой во время ее болезни. Рассказывали, как вдова два дня и две ночи не отходила от Феликса, поила его лекарствами, меняла компрессы, выгребала из-под него целые кучи нечистот, сгустков крови, гноя, кусков сгнившего мяса, легких, кишок, печени. Дивились, откуда в таком маленьком тельце столько зловонных внутренностей, и некоторое время (недолго, впрочем) говорили о пани Вурм с симпатией. А недолго потому, что она сама дала новый повод для возмущения, В тот же день по дому разнеслась весть, что пани Вурм заказала у столяра по соседству гробик для собаки, в точности такой, как для людей, только, естественно, меньшего размера. Постелила на дно белые бумажные салфетки и положила на них Феликса в синей суконной, обшитой желтой тесьмой курточке, в которой он хаживал зимой. Перед тем пани Вурм вытерла насухо его влажную свалявшуюся шерсть и тщательно вычесала гребнем и щеткой. Феликс удобно лежал на мягкой подстилке с закрытыми глазами, как будто спал (пани Вурм опустила ему веки), но рот остался полуоткрытым и виден был кончик языка. Пани Вурм, вероятно, не хотела закрывать маленькую зубастую пасть, а может, не сумела. Тело Феликса съежилось, усохло и стало похоже на обрывок пустого мехового рукава. Белый сосновый гробик стоял посреди комнаты на табурете, покрытом черным плюшем, в окружении цветов, между двумя зажженными свечами. Пани Вурм уже перестала плакать. Была спокойна, сдержанна, деловита. На ней было темное платье, у воротника — аметистовая брошка, вокруг шеи — лиловый батистовый платочек. По-видимому, она примирилась со смертью Феликса. Угощая на кухне соседку с четвертого этажа кофе с бисквитом и наблюдая за выражением ее лица, она вдруг спросила:

— Как вы думаете, на могиле друга можно поставить крест?

— На могиле друга?

— На могиле собаки, которая была лучшим другом.

Пани Вурм не спускала взгляда с соседки, а та старательно отводила глаза.

— Крест на могиле собаки? Не думаю, пани Вурм, не думаю, чтобы можно было. Хотя… кто знает? Во всяком случае, нельзя писать на кресте «Блаженной памяти»…

— Во Франции и в Англии существуют кладбища для животных. Люди ставят своим друзьям памятники и делают на них разные надписи, даже в стихах. Но у нас…

— Что ни край, то обычай…

— А знаете, я, пожалуй, поставлю крест на могиле моего Феликса, — после недолгого раздумья сказала пани Вурм.

Никто так и не узнал, где похоронила пани Вурм свою собаку и поставила ли она на могиле крест. Но на следующее утро ее видели выходящей из дома с большой дорожной сумкой, а потом, вечером, кто-то углядел, как она вылезала из автобуса. Стало быть, целый день провела вне дома. И действительно, в тот день пани Вурм была далеко за пределами города, на краю парка, который переходил в одичавший лес, а затем в густые заросли, луга, поля. На опушке леса, среди кустов терна и шиповника, она с немалым трудом, специально прихваченной с этой целью лопаткой для угля, выкопала прямоугольную ямку, положила туда гробик с телом Феликса и насыпала сверху могильный холмик. В землю она воткнула маленький, сделанный из двух связанных прутиков крест, совершенно такой же, какой ставят дети на могилке сдохшей канарейки. Потом долго сидела на лесной опушке и смотрела на пустынные луга и далекий, затянутый дымами и мглою город. Минутами ей казалось, что Феликс бегает по лугу, носится кругами, катается в траве, тявкает, прячется в кустах. Он не очень-то послушен, но это не беда, потому что, если позвать погромче и построже, покорно возвращается, укладывается у ее ног, дышит, зевает, чихает. И вдруг исчезает бесследно. Нет его ни на лугу, ни рядом с ней. Мир снова пуст.