День накануне

Штаб крепости

Дир. д-р. Хансу Айкене

СТРОГО СЕКРЕТНО!

В связи с полученным телефонограммой распоряжением командующего восьмым ВО генерала Мерпаха о срочном окончании подготовительных работ по обороне города-крепости приказываю полностью ликвидировать находящийся в Вашем ведении зоологический сад.

Завтра в 8.30 утра на территорию зоосада прибудет специальное подразделение. В соответствии с санитарными нормами туши животных, не пригодных к употреблению, должны быть зарыты на территории зоосада на глубине не менее 1,50 м. С этой целью к Вам будет направлена группа из 60 иностранных рабочих. Их привезут по окончании ликвидационной акции в 10.30.

Вы как директор учреждения несете личную ответственность за все необходимые приготовления и оказание помощи.

Хайль Гитлер!

Комендант полк. СС Ронке

Айкене прочитал, понял, о чем идет речь, но не принял к сведению. Будто был не одним цельным существом, а состоял из двух самостоятельных половин: одна от имени другой выполняла все неприятные обязанности, не ставя об этом в известность другую, словно желая оградить ее от огорчений. Айкене поднимает голову и видит приближающегося к нему фон Решински. Тот идет легкой, непринужденной походкой. Кто не знает о его увечье, и не заметит сразу, что Решински хромает. На какое-то мгновение Решински задерживается возле кустиков форсиции, которые вот-вот должны распуститься, потом идет дальше, подходит и останавливается у скамейки. Смотрит на директора Айкене.

— Что случилось, господин директор?

Айкене молча подает ему прочитанное минуту назад письмо, потом опускает глаза и смотрит на руки. Он необычайно отчетливо видит свои пальцы, ногти, прожилки на коже, усеянной старческой гречкой и поросшей светлыми волосками, видит широкое обручальное кольцо на правой руке, которое вдруг кажется ему чем-то ненужным. До него доносится голос Решински:

— Гм, разумеется. Это можно было предвидеть, господин директор.

— Да-да. Но мы никогда об этом не думали. Психологически не были готовы.

— И все-таки этого следовало ожидать.

— Как вы думаете, еще можно что-нибудь сделать? — помолчав, говорит Айкене.

— Я, господин директор, думаю, что ничего. Это приказ.

Айкене с Решински идут в дирекцию. Сидят там некоторое время в молчании. Когда входит Гродец и спрашивает, будет ли господин директор сейчас есть суп, Айкене отвечает, что пусть Гродец накроет суп тарелкой, он съест его позже.

В 12.30 фон Решински поднимается, берет каску и вещмешок и говорит:

— Мне пора. Завтра буду ровно в восемь.

— Да-да, приходите завтра в восемь. И очень вас прошу — замените меня во всем, что будет требоваться от меня как от директора. Вы понимаете, что я имею в виду. Не думаю, что у меня на это завтра хватит сил и энергии…

— Так точно, господин директор. До свидания.

После ухода фон Решински Айкене пытается связаться по телефону с полковником Ронке из комендатуры крепости. Сделать это ему удается только спустя час. Айкене не очень-то представляет, что он скажет полковнику, но когда наконец военная телефонистка соединяет его с Ронке, произносит:

— С вами говорят из дирекции зоосада. На проводе директор доктор Айкене. Хайль Гитлер!

— Ронке слушает. Хайль Гитлер! Что вы хотели?

— Я только что получил подписанное вами уведомление.

— Так. Ну и?

Айкене не знает, что сказать. Мямлит в трубку:

— Речь идет животных, о редких животных…

— Вы еще тут будете рассуждать о животных, в то время как гибнут люди… Побойтесь бога!

Айкене опять не знает, что сказать. И вдруг выпаливает ни к селу ни к городу:

— Да, но животные невиновны…

— А люди виноваты, так, что ли? Опомнитесь, господин… э-э, как ваша фамилия?

— Айкене.

— Опомнитесь, господин Айкене. Хайль Гитлер!

Разговор окончен. Айкене потом еще пытается дозвониться нескольким высокопоставленным особам, одного из них он знает лично — тот большой любитель животных. Частенько посещал зоосад, фотографировал зверей, знал всех наперечет, не раз повторял, что их обожает. Но, кроме слов сочувствия, он, к великому сожалению, сейчас ничем не может помочь Айкене. Другие вообще сочли, что Айкене не иначе как повредился в уме, коль скоро в момент, когда решается судьба Германии, думает о животных.