День накануне

Киллер шел теперь в траве, которая была вровень с ним, шел неторопливо, ленивым шагом, словно очень устал. Обходил высокие заросли бурьяна, чтобы не задевать мокрых листьев, чего крайне не любил. Киллер вообще не любил соприкасаться с водой. Большая капля, которая минуту назад неожиданно упала на него с дерева, пронзила его болью, точно стрела. Киллер извернулся и языком лизнул шерсть в том месте, куда угодила капля. Он терпеть не мог воду — но была у него другая страсть, куда более сильная: великая страсть к охоте. Родись Киллер неподалеку от реки, он бы наверняка ловил рыбу. Трудно, правда, такое вообразить, но ведь известно, что многие его сородичи с успехом занимаются рыболовством. Поэтому не следует удивляться, что Киллер, если бывал очень голоден, охотился в любых условиях, даже в мокрой траве. И вот внезапно, не успев еще повернуть голову и спрятать язык, Киллер краем глаза увидел, а возможно, только угадал какое-то движение у забора. Он насторожился и замер, всматриваясь. Рот его так и остался полуоткрытым, розовый язык — слегка высунутым. Уши тоже были обращены в ту сторону, куда смотрели глаза, и старались помочь взгляду. Вдоль забора от стены дома по направлению к мусоросборнику бежала большая коричневато-серая крыса. Она не очень спешила: по дороге ей нужно было все обнюхать. У железного контейнера с мусором повернула, тем же путем побежала назад и исчезла. Киллер стоял, будто окаменев, но так только казалось: внутренне он был взволнован, возбужден, дрожал. Встреча с крысой означала большее, нежели просто охоту — бой, схватку, возможно, не на жизнь, а на смерть. Однажды — дело было зимой, — охотясь в подвале на мышей, кот Киллер вдруг подвергся нападению нескольких крыс и был уже на волосок от гибели. Он тогда был еще очень молод и неопытен. Дрался отчаянно, катался среди мусора, угля, разбитых бутылок, стараясь избавиться от врагов, отпихнуть их ногами, сбросить с себя. Двух или трех загрыз. Но другие висли на ушах, на хвосте, подбирались к горлу. Спас его внезапно загоревшийся свет и появление человека с лопатой. Крысы боятся людей, он, Киллер, их тоже боялся, но не так сильно. Честно говоря, коту Киллеру немало от людей доставалось: дети бросали в него камнями, взрослые науськивали собак. Однако, с другой стороны, он получал и много хорошего. Кто-то давал ему молоко на блюдечке, кто-то кидал мясо и кости, а в профессорской квартире ему жилось, как уже было сказано, совсем неплохо. Тем не менее Киллер старался людям на пути не попадаться. Он предпочитал наблюдать за ними издалека, пытаясь предугадать их намерения, поскольку, как правило, намерения эти были неясны, переменчивы, почти непредсказуемы. Крыс с того давнего случая Киллер остерегался. Ощущая свое преимущество — дрался, уничтожал, загрызал (но никогда не ел, брезговал). И удирал, если преимущество было на их стороне, если замечал, что крысы норовят зайти сзади, окружить, отрезать путь к отступлению. Киллер вообще научился держать ухо востро в любых обстоятельствах, днем и ночью, когда спал и когда бодрствовал. Существовало лишь одно место, где Киллер чувствовал себя уверенно, ниоткуда не ожидая подвоха (если не считать, как он получил тряпкой по морде за то, что приволок мышь, но это было давно): дом профессора университета. После весенних бессонных ночей, после охоты, прогулок, драк он мог, свернувшись клубком на шкафу, на стуле, а иной раз и на письменном столе, спать как убитый, не обращая внимания на разговоры, стук, пение. Если чья-нибудь рука порой касалась его или даже гладила, он поднимал голову, смотрел на этого человека, потом еще удобнее пристраивал голову на собственную шубу и продолжал спать. Но, увы, в доме профессора больше не было мебели, пахнущей кедром, и жил там кто-то другой. Время от времени Киллер вытягивал шею и смотрел на окна третьего этажа, но видел незнакомых людей, чужие лица, непривычные цвета и формы. Киллер никогда, ни на минуту не переставал верить, что рано или поздно туда вернется. Верить? То не была вера, то было твердое убеждение, что в квартиру на третьем этаже возвратится мебель со знакомым запахом и снова войдут люди, которые назвали его Киллером и были добры к нему. Добры — значит, не делали зла, только и всего. Этого Киллеру было вполне достаточно, что-нибудь большее ему бы уже пришлось не по нраву. Ибо Киллер не хотел чувствовать себя обязанным людям. Впрочем, прошу прощения: однажды он все-таки притащил в зубах мышь и осторожно положил ее, полуживую, на пол в кухне. Однако жертва, принесенная Киллером профессорскому дому, не была принята должным образом, и Киллер никогда не возобновлял подобных попыток.