День назначенной смерти

Фонарь над подъездом рассеивал бледное марево. От подъезда, буксуя по свежевыпавшему снежку, отъехала машина, с ревом разогналась, попала в зону света: в окне на первом этаже еще не погасили свет. Белая «шестерка» (белая «шестерка»?!). Фары осветили одиноко мерцающего сыщика. Много мыслей в голове, и ни одной правильной. В этом городе тысячи белых «шестерок» – расплодились, как бродячие собаки. Было видно, как силуэт за рулем резко вывернул руль. Машина сменила направление, разметав снежок, бампер несся прямо в лоб! Отлично проходит новогодняя ночь. Максимов оттолкнулся обеими ногами, уносясь в сугроб за бордюр. Удивительно же устроен человек – каждый хочет попасть в рай, но никто не хочет умирать… Он зарылся головой в сугроб, как страус в песок. Неудобная позиция, дышать нечем. Пришлось выкапываться, снова толчок. Завизжали тормоза. Страх колотил по затылку, кто сказал, что сыщикам неведом страх? Да они боятся больше других! Увязая в снегу, Максимов бежал вдоль дома – очень уж отчетливо рисовался в мозгу следящий за ним пистолет… Кто-то вышел из машины, но, видно, темнота и большая дистанция заставили отказаться от задуманного. Хлопнула дверца, рыкнул мотор, Максимов встал на углу «монолита». Белая «Лада» уезжала по усыпанной снегом дорожке: крутой занос, задний бампер прорисовал «восьмерку», и машина пошла на север, в сторону объездной дороги, которую чистят даже в Новый год…

Излишне говорить, что номер «Лады» он не посмотрел. В любом случае фальшивка. Максимов вбежал в подъезд, домофон не работал, дверь нараспашку. В лифте темень, и лампочка не горит – ну, едрить твою…

Забег на последний этаж был подобен марафонскому – конца не видно. Задыхаясь, валясь с ног, он давил кнопку звонка, вслушивался в тишину и ни черта не слышал, кроме этой окаянной тишины. Если кто-то был, то хитро помалкивал. Набравшись смелости, он толкнул обитую дерматином дверь. Та послушно открылась.

В прихожей, утонув в луже собственной крови, лежал мертвый Влад. Глаза в потолок, из груди вытекала тонкая алая струйка.

Он вошел осторожно, стараясь не шуметь, вдруг разбудит кого-нибудь? В тесной прихожей абсолютно не было места, с трудом помещался покойник. Перешагнув неподвижное тело, Максимов заглянул на кухню. Горела лампа в соломенном абажуре. Рюмка водки на столе, скомканный платочек. Из крана неторопливо капала вода. В гостиной шторы задернуты, телевизор в углу, пусто. Снова прихожая – труп. Прежний. У мужчины водянистые глаза, отнюдь не смеющиеся, даже не серьезные – страдающие. Кровь еще не свернулась, продолжала поступать, превращая белую «выходную» рубашку в какую-то кумачовую агитку. Он коснулся вывернутой шеи: теплая. Не тридцать шесть и шесть, но и не лед. Комнатная. Не так давно убивали, аккурат к его прибытию.

Все правильно. Дурное дело не хитрое.

В крохотной спальне очередная картина маслом: истекающая кровью Виктория Дмитриевна в пеньюаре. Спать не ложилась, не успела. Да и не до сна, грустно на душе. Лежала поперек прохода, подобрав к животу колени, и тяжело дышала. Кровавый след тянулся от зеркального трельяжа – ползла из последних сил; а до нападения, очевидно, сидела у зеркала и грустила по покойной сестрице.

Застарелый хондроз напомнил о себе, впился зубами в пятый от шеи позвонок, заработал на кручение… Сжав зубы, Максимов медленно опустился на колени.

– Виктория Дмитриевна, вы живы?.. Я вызову «Скорую»…

Он схватил телефон. Но она открыла глаза, и он не стал набирать номер. Какая уж тут помощь? Разве что последняя, завернуть в пакет и увезти с глаз долой, туда, где режут и качают формалином. Такие глаза пришивают плюшевым мишкам – стеклянные пуговки без претензий на похожесть. Изо рта клокочущие звуки, словно лава, подходящая к жерлу, полилась кровь, шипя и пузырясь.

– Константин… Костя… – вымучила из себя блондинка. – Томская область, П-прокудино… Косогрызовы… Повторите… Это Даша, она в меня стреляла…

Она выговаривала на изумление четко. Собрала последние силы. Мобилизовалась…

Максимов машинально повторил. Ну и разворот.

– Найдите Косогрызову Оксану, Костя… Найдите… Прошу вас… умоляю… Это Даша… И не смотрите так на меня, я сегодня некрасивая… – окровавленная рука оторвалась от живота и схватила Максимова за запястье.

Он пытался освободиться, но пальцы крючила судорога, Вика хрипела. Впилась в него, как пассатижами. Хотела добавить что-то к вышесказанному, но кровь потекла рекой. Билась в агонии, и Максимов бился вместе с ней, пачкая кровью рубашку. Титанические усилия – разогнуть пальцы, перемочь хондроз, отступить, прилипнуть к стенке.

Был и нету человека. Целый мир ухнул в пропасть – с делами, заботами, какими-то планами и задумками, в том числе на него, сыщика.