День невозможного

Князь Евгений Оболенский ответил не сразу. В кабинете роскошного дома Лавалей на Английской набережной было светло, благородно-изящно, уютно. Торжественный шаг полонеза доносился сквозь дубовые двери – в парадной зале уж начался бал. За окном был ледяной холод, редкие огни на стрелке биржи, черная равнина Невы, крепость под черным небом в мелких северных звездах. В темном окне двоилось и его отражение: он был старший сын и наследник старинного рода, плоть от плоти блестящего мира высшего дворянства империи – и он же был заговорщик, собравшийся отменить самые основы этого мира.

– Это на юге шестьдесят тысяч штыков и артиллерия, – напомнил Евгений. – А у нас – литературный клуб.

– Это не так важно, – веско проговорил хозяин дома, глядя поверх него. Князь Сергей Трубецкой пару дней как вернулся из Киева, где пробыл последний год, а говорил со спокойствием основателя, уверенного в своем праве распоряжаться. С оленьей грацией Трубецкой подошел к столу черного дерева, со щелчком выставил первую фигуру на шахматную доску слоновой кости. – Если известно, что войска у нас уже есть – не так сложно будет найти поддержку в столице. Найти союзников среди реформаторов в правительстве. Вновь задействовать старых знакомых. Генерал Орлов, генерал-адъютант Шипов, его брат полковник Шипов, генерал Перовский… – перечисляя бывших своих, Трубецкой брал фигуры по одной и выставлял их на доску, формируя сплошной строй армии. Это была его старая гвардия, боевые полковники и генералы, основавшие тайное общество после того, как хлебнули свободы в сражениях войны с Наполеоном – гвардия, из которой он последний остался в строю.

– У нас пять с лишним месяцев. Успеем. Гвардия недовольна. – Кондратий Рылеев весь подался вперед, сгибая и разгибая пальцы, будто отсчитывая дни до восстания. В темных глазах плескался жидкий огонь, сбивавший с толку знакомых, привлекавший немногих соратников – искра ропота.

Трубецкой скупо улыбнулся, разлил золотое вино на три бокала:

– Что же, первый тост – за республику?

– Как хорошо, что в этот раз вы с нами, – не удержался Евгений.

– В прошлый раз у нас не было ни Первой, ни Второй армии, – прохладно напомнил ему Трубецкой. – А сейчас, при условии их поддержки на юге – при союзе с большими чинами в правительстве – при наших своевременных действиях – у Российской республики в самом деле есть шанс.

– За республику! – Рылеев поднял бокал, улыбаясь так, как улыбался только своей дочери, немногим друзьям и своей мечте.

Искра разгоралась в пламя, пусть и не в столице. У южного общества шестьдесят тысяч штыков и артиллерия; они не собираются никого ждать. Первого мая 1826 года будет смотр Первой армии в Белой Церкви. Император Александр выезжает к мятежному полку. Если Бог будет милостив, император подпишет манифест конституции и отречение без убийства.

– За республику! – негромко зазвенели три бокала, три голоса подняли еще неслыханный тост за Российскую республику – за отмену рабства, за общий для всех суд, за ограничение ничем до сих пор не ограниченного правления одного человека; за государственный переворот и конец существующего строя.

– Мы задержались, – напомнил им Трубецкой. – Пора идти к гостям.

Бальная зала дома Лавалей и в полночь была залита светом. В нарядной толчее Евгений кланялся дамам, жал руки мужчинам, справлялся о службе, о досугах, о детях, сам выслушивал поздравления по поводу своей наконец-то удачно складывающейся карьеры, потом не выдержал и сбежал за колонну. Там и нашла его младшая сестра, живо ухватила под руку, увлекла обратно в сверкающий водоворот бала.

– Я уж думала, ты не придешь проводить меня. Опять ваши гвардейские дела? Твой Пущин превеселый, но скажи ему, чтобы не тратил время. Я его с детства знаю, какие там романтические порывы! А вицмундир ему не идет. Ты знаешь, что Лиза Голицына с тебя глаз не сводит?

Повинуясь ей, Евгений посмотрел туда, где у зеркал в золоченых оправах стояла кружком стайка молодых девиц, где статная Лиза Голицына, прелестная в голубом атласном платье, живо беседовала с его младшим братом Костей и то и дело поглядывала в его сторону. Заискрились глаза, еще горделивей расправились плечи, качнулось белое перышко на жемчужном эгрете.

– Лиза очень мила. – Наташа с интересом наблюдала за его смущением.

– Лиза умна, но слишком ветрена. И слишком старается мне понравится.

– Поля Бартенева в Москве была слишком застенчива. Ты все ищешь Чистый Идеал? Она должна быть умна, как Катерина Ивановна, прекрасна, как Воронцова или Россет, влюблена в тебя, как Александрина Муравьева в своего мужа… и готова терпеть твои причуды – как я.

– Почему мне нельзя на тебе и жениться? Не смейся!

Наташа погрозила ему за шутку, сама утирая глаза от смеха, потом мгновенно посерьезнела, будто стряхнула с себя веселость. Грудь и плечи вздымались и шли мурашками.

– Как ты думаешь – стоит мне выходить за князя Андрея?

– Наташенька, я не знаю. Ты его любишь?

– Да, – она улыбнулась своим мыслям, сильнее прижалась к его плечу. – Но это навсегда, понимаешь? Я не знаю.