День Независимости. Часть 1

— Я так же считаю, — согласился с ним Сажин. — Но эмоции и предположения к делу не пришьешь. Где факты? Что мы имеем?..

— На сегодняшний день мы, то есть Россия в широком смысле слова, схлопотали от бандитов ощутимый удар ниже пояса. Нежданный, сволочной удар. И моя в том вина, как руководителя местных спецслужб, что проглядел, не пресек, допустил…Парни настоящими асами были. Обидно, в бою сумели устоять, а здесь… Он горько махнул рукой и поднял наполненную до краев стопку.

— Помянем, Евгений Саныч, ребят. Страшную смерть приняли, не приведи Господи…

Они выпили, не чокаясь, как и положено. Морщась, закусили лимонными дольками. Проголодавшийся Сажин набросился на мясо.

Шашлык был отличный, отдавал дымком и немного кислил, обильно политый при жарке уксусом. Нежная свинина сама таяла во рту, не то, что ее жалкое подобие, продаваемое приезжими детьми гор на столичных рынках: резина резиной, и волокна зубами не раздерешь.

— Правда, есть маленький прогресс, — вытирая салфеткой жирные губы, сказал Дзоев.

Сажин оторвался от куска мяса.

— Мои архаровцы кое-что в госпитале раскопали. Есть две новости: плохая и хорошая.

— Начинай с плохой.

— Еще один военный скончался. Обширные ожоги, поражено больше сорока процентов кожи. Как говорят доктора — несовместимые с жизнью.

— Н-да… Сажин потянулся к бутылке и наполнил стопки.

— А хорошая?

— Нашли интересного свидетель. Точнее, не то, чтобы свидетель… но, знаешь, очень интересные вещи рассказывает… Жил с двумя соседями на третьем этаже, комната триста десять. День провел в общаге, механики профилактику самолету делали. Сосед его по имени Игорь сильно простудился, но парень деревенский, лекарств не признавал. Голова болела, прослонялся до вечера, как неприкаянный, спать рано лег. Но… провалялся часов до одиннадцати, так и не заснув. Приятели уже по койкам: кто с книжкой под светильником, кто третий сон досматривает, а он — ни в какую. Как думаешь, по какой причине, если забыть про головную боль?

Сажин пожал плечами, поднял стопку.

— Так вот, — выпив, продолжал Дзоев. — Внизу, то бишь на втором этаже, по тому же стояку и, соответственно, в комнате двести десять, шла гулянка. Громкие голоса, мат, музыка. Бутылки по полу катаются…Терпел Игорь, терпел, да к полуночи терпение кончилось и подался он на разборки. Минут через пять злой возвращается. «Гошка, — говорит — это жилец снизу — пользуется, что в комнате один остался — мужики безвылазно в Ханкале торчат — и приволок гостей». Разбор полетов чуть не дракой закончился. Пьяный Гошка орал, что имеет право напиться, потому, что вернулся в тот день с боевых и с пробоинами в фюзеляже.

— А что за гости?

— Вопрос к месту, — поджал губы Дзоев. — Гуляли с авиатором Гошкой двое. Оба военные. Пехотинцы, как их Игорь окрестил. Приметы рисовал только одного: мордоворот, форма на нем едва сходилась. Он и влез между ссорящимися, разнимал…

— Дальше, — уловил намечающуюся паузу Сажин.

— Спать улеглись. Шум внизу стих. А часом позже, когда поднялся переполох — полная комната дыма.

— Ясно…Где сейчас твой Игорь? Организуешь встречу?

Дзоев сделал трагическое лицо, плеснул по стопкам коньяк.

— Третий… — напомнил он, вставая.

Закусив, Сажин еще раз спросил собеседника:

— Где он сейчас?

— В морге! — мрачно сказал Дзоев. — Погиб в огне. Так вот… Помолчав, Сажин положил на колено блокнот, перевернул страницу:

— Назови мне фамилию этого свидетеля. И палату, где он лежит.

Записав, бросил блокнот на кровать и отошел к окну.

Улица внизу, освещенная фонарями, была пустынна, лишь по дороге нет-нет, и проносились редкие машины.

Он открыл форточку. Штора, подхваченная хлынувшим воздушным потоком, заволновалась, затрепетала.

— Хорошо тут у вас, — вздохнул он. — У нас такая теплынь не раньше конца мая.

— Тепло, — согласился Дзоев и достал сигареты. — У тебя курить можно?

— Кури…

— А как там, в златоглавой? — сменил тему майор. — Я, признаться, в Москве и был всего раз, и то проездом.

— Как обычно: толкотня на улицах, пробки на дорогах, смок. В этом отношении у вас рай.

— Рай… С этим раем третий год без отпуска. Домой разве что переночевать прихожу. Живем на пороховой бочке.

— Не вы одни. В Москве, когда на Гурьевской дом взорвали, Департамент чуть не на казарменное положение перешло. Дочь забывала, как отец у нее выглядит. На фото взглянет, освежит память.…А, вообще, мне иногда кажется, что задайся чечены целью, запросто еще несколько высоток могли снести. Хотя, своего они добились, панику посеяли.

— Хуже нет паники и… недоверия, — вздохнул Дзоев.