День опричника

А и отхаркивает Лиса свет Патрикеевна, охтиш ли,
Златой ключик да из себя изблевывает, охтиш ли,
Отмыкает им замок пудовый из черна железа, охтиш ли,
Отворяет дверь дубовую, охтиш ли мне ох,
Да и входит-пробирается во псарню во кремлевскую,
К кобелям крепко спящим да во тьме лежащим…

Зал начинает подпевать: «К кобелям, к кобелям, к кобелям!» Заворочались первые ряды, сзади вскрикивают, плачут, причитают. Почти рядом со мною богато одетая толстуха крестится, поет и раскачивается. Артамоша играет на пиле, голову назад так запрокидывает, что кадык видать:

К кобелям крепко спящим, да во сне лежащим…
К кобелям холеным, хорошо кормленым.
К кобелям поджарым, к кобелям нестарым.

Теребит их блядским теребом!
Теребило им делает, охтиш ли ох…
Ох, теребило делает паскудное…

Еще чуть-чуть — и зал взорвется. Чую, что сижу на бочке пороховой. А «добромольцы» все молчат, бараны…

Как проснулись кобели, охтиш ли,
Как очнулись кобели, охтиш ли…

Артамоша открывает глаза, делает паузу, обводит зал своим пристальным взором. Пила его взвизгивает.

Как набросились на Лису на Патрикеевну!
Как зачали еть ее во псарне той!
Во калу собачьем!

Во углу во смрадном!
А она довольна!
Вы еще поддайте!
Горячей да чаще!
Много мне не будет!
Всех вас успокою!
Я на все готова!
Сраму не имею!
Все мои кобели!
Все мои кобели!

Все мои кобели!

Артамоша кричит хрипло, пила его визжит. Зал изрывается. В первых рядах выкрики: «Так ее, суку! Так, позорницу!»; кто крестится и плюется, кто голосит, кто подпевает «Все мои кобели!». И вот тут‑то, наконец, поднимается тысячник «добромольцев» по прозвищу Хобот и бросает в Артамошу гнилой помидор. В грудь баяну попадает овощ. И как по команде поднимаются разом все «добрые молодцы», вся середина зала, и обрушивают на Артамошу красный град из помидоров. Миг — и Артамоша весь красным становится.

Зал охает.

А тысячник Хобот орет так, что морда его добрая багровеет от крика:

— Поха-а-а-абень!!! Покл-ё-ё-ёёп на Госуда-а-а-арыню!!!

«Добромольцы» вослед Хоботу:

— Поклёп! Крамола! Слово и Дело!

Замирает зал. Я тоже замираю. Артамоша сидит на скамеечке своей весь в помидорах. И вдруг руку поднимает. Сам встает. Вид его такой, что стихают «добромольцы» как по команде. Лишь Хобот пытается кричать «Поклёп!», но голос его одинок. И я уже нутром чую — дело провалено.

— Вот они, кобели кремлевские! — громко произносит Артамоша и показывает в середину зала красным пальцем.

И словно взрыв атомный в зале происходит: кидаются все на «добрых молодцев». Лупят их, метелят в хвост и в гриву. Отбиваются они, да тщетно. А еще как на грех сели, мудаки, в середину, да в окружение и попали. Плющат их со всех сторон. Стоит Артамоша на сцене во помидорах, словно красный Георгий Победоносец. Толстуха, что возле меня сидела, лезет с визгом в гущу:

— Кобели! Кобели!

Все ясно. Я встаю. И выхожу.

* * *

Не всегда концы с концами сходятся. Не всегда все получается в трудной и ответственной работе нашей. Моя вина — не проинструктировал, не проинспектировал. Не упредил. Ну, да некогда было — за Дорогу бился. Так Бате и сказал в оправдание. Хотел было опосля заехать Хоботу по хоботу для ума, да пожалел — ему и так попало. От народа.

Мда… Артамоша круто забирает, с огнем играет. Дошел до крайности. До того, что пора гасить его. А ведь начинал‑то, подлец, как подлинно баян народный. Пел сперва старые русские былины канонические про Илью Муромца, про Буслая, про Соловья Будимировича. Снискал славу по всей Руси Новой. Заработал хорошо. Отстроился в двух местах. Обрел высших покровителей. И тут‑то ему жить бы поживать, да в славе народной купаться, ан нет — попала шлея под хвост Артамоше. И стал он обличителем нравов. Да и не простым, а обличителем Государыни нашей. Выше, как говорится, падать некуда. А Государыня наша… то история отдельная. Горькая.

По большому счету, по государственному — не повезло Государю нашему. Не повезло страшно. Одно темное пятно в Новой России нашей — Государева супруга. И пятно это никак ни смыть, ни залепить, ни вывести. Токмо ждать, терпеть да надеяться…

Свист-удар-стон.

Красный сигнал мобилы.

Государыня!

Легка на помине, прости Господи… Всегда звонит, как только я об ней задумаюсь. Мистика! Крещусь, включаюсь, отвечаю, голову склоняя:

— Слушаю, Государыня.