День открытых зверей

Как о вещах одинаковой важности, они говорили о своем здоровье, смерти близких и о том, что начальники — жулики и воры. Когда у потерявшей сына соседки стал загибаться муж, она боролась с руководителем теплосети за улучшение горячего водоснабжения и рассказывала умирающему об успехах в этой схватке. Она искренне считала, что все делает правильно. Муж попросил бумагу, чтоб написать завещание, а она велела ему в качестве психотерапевтического тренинга накорябать: “Хочу жить”. Что он и исполнил, отдав этому сеансу исцеления остатки сил. Она потом показывала мне эту бумагу, там “хочу” написано с двумя “х”, а “жить” — все сжалось в гармошку. Но завещания он так и не оставил, и теперь дети от его предыдущего брака выбрасывают несчастную на улицу из принадлежащей покойному квартиры. Даже деньги с его счета она не может получить, потому что последняя воля усопшего неизвестна. И никто не хочет и не станет этой идиотке помогать — ведь с теми, кто мог бы за нее заступиться, она перескандалила и на ножах…

Меня вызвал кадровик. Он был старенький, седенький, прядал ушами и время от времени задремывал. Из его отрывочной, прерываемой то храпом, то веселым ржанием речи я уяснил, что меня просят переместиться в соседний отдел и пересесть за другой стол. Ибо мой опыт, знания, энергия крайне необходимы в иной области…

Я молчал, не зная, что ответить. Пережидая паузу, старичок покачивал головой с аккуратной седой гривой. Было заметно, что в течение жизни на нем перевезли много грузов и теперь он опасается, как бы его вообще не прогнали из стойла.

Я отказался.

Еще через пару недель меня пригласили на аттестационную комиссию. Председатель комиссии, мужик с бульдожьей челюстью и короткой шеей, стал заливисто тявкать. Я опустился на четвереньки и попытался с ним снюхаться. Из этого ничего не получилось.

Закапало с потолка, будто по весне с карнизов. От влаги, проникшей в мою квартиру, исходил отвратительный запах. Я поднялся к верхним соседям. Они долго не хотели открывать и пускать меня в свое логово. Когда я все же шагнул за порог, то увидел, чем они занимались и почему из их жилища постоянно раздавался шум. Боров был женат на коротконогой вислозадой утке. Интересно, как у них все получалось в постели? Вмесите они строили хлев. И гадили при этом под ноги. А мусор и грязь выбрасывали вниз с балкона. Дикая семейка испоганила все так, что противно было ступать на покрытый гниющей соломой пол, а уж зловоние ударяло в ноздри — отшибая сознание…

Еще через несколько дней меня пригласили к новому начальнику. Он был похож на обтесанную морем глыбу — гладкую, большую, с покатыми плечами и лишенным подробностей лицом. И так же каменно он был молчалив. В кабинете помимо него сидела старушенция с маковой круглой головой на тонкой морщинистой шее. Я опустился на диванчик, старушка положила мне на колено руку и впилась в мою ногу длиннющими когтями. Я вскрикнул, вскочил. На брючине выступила кровь.

Гуляя возле стадиона, я наблюдал: по тропиночке через реку идет вооруженный фанерной лопатой мужчина в телогрейке. Наверно, он собирался разгрести снег и расчистить дорожки. Вороны провожали его неодобрительными взглядами. Своим появлением мужчина нарушил ход очередного их собрания.

Птицы слетелись, наверно, со всего города, громким карканьем выражали согласие или несогласие с выступавшими ораторами. Это была спустившаяся на землю туча ворон, небо ворон, целая вселенная ворон. Невольно я поразился собственному открытию: я думал о них — как о крысах. Когда город рушится и приходит в упадок, из-под земли его начинают атаковать полчища четвероногих, а с воздуха — смерчи крылатых гадов. В облике ворон и точно было много крысиного: те же серые ночные тона, те же крохотные злые глазки, те же воровские ухватки и ужимки — наглые и одновременно трусливые.

Они шипели и недовольно отпрыгивали в сторону, когда мужчина с лопатой к ним приближался. Робко петлял он меж островков, ощетинившихся острыми клювами и злобными взглядами. Но вдруг на глазах у меня превратился в огромного пушистого кота и бросился на птиц.

Вороны, увернувшись от его лап, поднялись в воздух, закружили, а потом, пикируя, стаей ринулись на мужика, сорвали с него шапку, растеребили шарф…

В троллейбусе на сиденье спал пьяный. А стоявший лицом против движения молодой человек улыбался мне. Два его огромных косых глаза восторженно сияли. Возможно, парень тоже был нетрезв или ненормален — иначе с чего ему было восторгаться и улыбаться? Загадочно и заговорщицки махнув мне рукой, он подсел к пьяному и начал его будить — то поглаживая и увещевая, то встряхивая и растирая уши. Пьяный бурчал, отмахивался, отбивался.

— Куда тебе ехать-то? — допытывался восторженный. — Ведь проспишь остановку…

Он явно искал одобрения своим действиям и подмигивал мне, будто сообщнику. Я отворачивался.