День отличника

«Матриарху до правозащитного гриппа у интеллектуальной элиты страны, кажется, дела нет. Завтра этого матриарха поднимут на вилы вместе со всей остальной марионеточной властью, вместе со мной, и в Фридом Хаузе воссядет какой-нибудь Народный Царь, первым указом которого будет публичное посажение на березовый кол всех главных редакторов страны. Я не шучу. Уровень политической дискуссии в моей стране дошел до выяснения вопроса о праве главредов на жизнь.

Чтобы избежать такой невеселой „осени матриарха“, Людмиле Алексеевой надо сделать малое: одернуть свою тупеющую паству. Правозащита запрещает цензуру? Отлично. Выступи и скажи: „Правозащита запрещает цензуру. Но, пожалуйста, не надо мусорить. Правозащита — это движение мира.“ Но матриарх молчит. Видимо, ему нравится происходящее.»

Я просто теряю дар речи. Мало того, что слово «Матриарх» написано с маленькой буквы. Мало того, что имя Матриарха написано без указания отчества. Весь общий тон статьи — он же просто чудовищный! Сомнения в праведности правозащиты — ведь это же просто орисогын![39] Я снова рукоподаю хьюман райтс вотч.

Это ведь, знаете ли…

— Он хоть что-нибудь в своей жизни хорошего сделал? — спрашиваю я у министра уже безо всякой надежды.

— Было такое, — отвечает министр, — Однажды он выступил за гей-парады.

Я молча развожу руками.

— Надеюсь, ты понимаешь, что наше терпение лопнуло, — говорит мне министр, — Более этот с позволения сказать человек в мире свободных людей оставаться не должен. Страна должна знать своих изгоев. Готовь заявление.

— Здесь пахнет уже не запретом на рукоподаваемость, — тихо, но решительно говорю я, — Здесь пахнет уже Европейским судом реконструкции и развития.

— Европейский суд реконструкции и развития, — отвечает мне Женя, — Предназначен для тех, кого еще можно реконструировать и в ком еще есть потенциал для развития. В Кононенко такого потенциала уже нет. И реконструировать его не получится — не согласуют. Поэтому пиши-ка прошение. Я, такой-то такой-то, прошу рассмотреть вопрос о запрете применения рукоподавательных процедур в отношении такого-то… и подпись.

Министр выходит.

Я беру лист бумаги и молча пишу.

В Пентхауз. И.о. Президента. В Центр экстремальной журналистики. В Фонд защиты гласности. В Московскую Хельсинкскую группу. Директору комитета Конгресса по правам человека. Председателю Американского Хельсинкского комитета. Президенту Всемирной психиатрической ассоциации. Комиссару Совета Европы по правам человека. Комиссару Европейского Союза по внешним отношениям и Европейской политике соседства. Представителю ОБСЕ по вопросам свободы СМИ. Федеральному министру иностранных дел Германии. Верховному комиссару ООН по правам человека. Американскому обществу редакторов газет. В организацию «Международная амнистия». В организацию «Канадские журналисты за свободу выражения». В организацию «Форум свободы». В организацию Freedom House. В организацию Human Rights Watch. В организацию «Досье на цензуру». В Международный центр журналистов. В Международную федерацию журналистов. В Международный пен-клуб. В Международный институт прессы. В Гильдию газет. В Североамериканскую ассоциацию радио- и телевещательных компаний. В Клуб зарубежной прессы. В организацию «Репортеры без границ». В общество профессиональных журналистов. Во Всемирную ассоциацию газет. Во Всемирный комитет за свободу прессы.

Я вдруг понимаю, что чем счастливее жизнь большинства, тем больнее решения, которые приходится принимать нам, помощникам. Высокопоставленным и свободным. Но все же — помощникам.

«Я возлагаю ответственность на политическое руководство старой России», - пишу я заученное, — «И прежде всего на тех, кто по Конституции отвечал за ситуацию в этой стране».