День первый

Выбираясь из машины, он все еще колебался, но тут из школы высыпала толпа юношей и девушек. Все они громко разговаривали о чем-то и, пройдя немного, остановились у флагштока. Он обрадовался: теперь народу было достаточно, чтобы спрятать новоприбывших, неважно какого они были возраста. Он выбрался из машины и сначала даже не огляделся, опасаясь обнаружить, что там никого нет, никто не пришел, никто не вспомнил, и что все это ерунда. Он с трудом справился с желанием запрыгнуть обратно в машину и уехать прочь.

Около флагштока было пусто. То есть поблизости и вокруг него толпилось много учеников, но никого не было прямо под флагштоком.

Он стоял, пристально глядя на него, как будто своим взглядом мог заставить кого-то сдвинуться с места, пройти мимо и, может быть, даже дотронуться.

Его сердце замерло, он моргнул и начал инстинктивно отступать.

И вдруг, от самого края толпы отделился человек.

Пожилой мужчина с седыми волосами, тяжелой походкой и бледным лицом. Старик.

А потом — еще два старика.

«Боже Всемогущий, — думал он, — неужели это они?» Они помнили? И что же теперь?..

Они стояли, образовывая широкий круг, ни слова не говоря, едва глядя друг на друга и не двигаясь целую вечность.

«Росс, — думал он, — это ты? А следующий — это Джек, да? А последний — Гордон?»

Выражения их лиц были одинаковыми. Одни и те же мысли читались в их глазах.

Чарли наклонился вперед. Остальные тоже наклонились вперед. Чарли сделал маленький шаг. Трое оставшихся тоже сделали маленький шаг. Чарли мельком глянул каждому в лицо. Они обменялись такими же вороватыми взглядами. А потом…

Чарли отступил назад. Через долгое мгновение остальные тоже отступили. Чарли ждал. Три пожилых мужчины тоже ждали. На высоком шесте, тихонько хлопая от ветра, развевался флаг.

В школе зазвенел звонок. Обеденный перерыв закончился, настала пора идти внутрь. Толпа учеников рассеялась.

С уходившими учениками, с исчезающей толпой исчезало и укрытие. Не за кем было прятаться. Четыре человека стояли огромным кругом около флагштока, пятьдесят или шестьдесят футов отделяли их друг от друга — четыре указателя на компасе ясного осеннего дня.

Может быть, один из них облизнул пересохшие губы, может быть, кто-то моргнул, может быть, кто-то сделал крошечный шаг вперед, но тут же поставил ногу обратно. Ветер раздувал седые волосы у них на головах. Ветер трепал флаг на шесте. Внутри школы прозвучал еще один звонок, последний.

Он чувствовал, как слова перекатываются у него во рту, но ничего не говорил. Он повторял имена, их удивительные имена, прекрасные имена — повторял тихим шепотом, слышным только ему самому.

Он так и не принял решения. Его подлое тело само решило за него: оно повернулось и его ноги сделали шаг назад. Он отступил в сторону.

Далеко от него, один за другим, обдуваемые ветром, чужие ему люди тоже повернулись, сделали шаг в сторону и остановились, ожидая.

Он чувствовал, что колеблется, что хочет двинуться вперед, а не к машине. И вот тело снова приняло за него решение, и ноги, против его воли, медленно понесли его прочь.

Точно так же сделали тела и ноги тех незнакомцев.

Теперь он шел, они тоже шли — все в разных направлениях, медленно, оглядываясь назад на одинокий флагшток и флаг, забытый, тихо хлопающий в высоте на ветру, на пустующую лужайку перед школой. Оглядывались, словно желая вернуться в тот миг громких разговоров, смеха и скрипа отодвигаемых стульев.

Они все шли, оборачиваясь и глядя на одинокий флагшток.

Он остановился на миг, не в силах шевельнуть ногой. Оглянулся назад в последний раз. Его правая рука подрагивала, словно желая подняться вверх. Он приподнял руку и посмотрел на остальных.

И за шестьдесят или семьдесят ярдов от него, за флагштоком, один из незнакомцев почти не глядя поднял руку и в полном молчании медленно помахал. Другой старик, увидев это, тоже помахал. Так сделал и третий.

Он будто со стороны наблюдал, как его рука медленно поднимается и кончики пальцев слегка вздрагивают в каком-то подобии жеста. Он посмотрел на свою руку, а потом на стариков.

«Боже мой, — думал он, — я был не прав. Это не первый день школы. Это последний день».

Элис жарила на кухне что-то вкусно пахнущее.

Он долго стоял на пороге.

— Эй, — сказала она, — заходи и садись, в ногах правды нет.

— Конечно, — произнес он и прошел к обеденному столу. Стол был накрыт по-праздничному, с лучшим столовым серебром, лучшим сервизом; свечи были зажжены как для торжественного ужина, на столе лежали лучшие салфетки. Элис ждала у кухонной двери.

— Откуда ты знала, что я приеду так быстро?

— Я не знала, — ответила она. — Я видела, что ты припарковался у парадного входа. Яйца с беконом готовятся быстро, всё будет на столе через минуту. Присядешь?

— Хорошая идея, — он взялся за спинку стула и стал разглядывать столовые приборы. — Садись.

Он сел. Она подошла, поцеловала его куда-то в бровь и снова направилась на кухню.

— Ну что? — крикнула она.

— Что «ну что»?

— Как всё прошло?

— Что?

— Ты сам знаешь, — сказала она. — Этот важный день. Все те обещания. Кто-нибудь вообще пришел?

— Конечно, — откликнулся он. — Все пришли.