День пламенеет

Дело ухудшалось еще и тем, что по этой опасной реке нельзя было путешествовать в темноте, и их дневная работа сводилась к шести часам. Каждая секунда была дорога, и они старались не терять ни одной. Еще до первых проблесков рассвета складывались вещи, грузились сани, впрягались собаки, а люди, скорчившись у костра, ждали. Днем они не делали привала для еды. Все же они сильно отставали, и каждый день поедал нагнанное ими раньше время. Бывали дни, когда они делали пятнадцать миль, а не то и двенадцать. А однажды выдались такие два дня, когда им удалось — за оба — пройти всего девять миль, так как три раза им приходилось поворачивать спиной к реке и тащить сани с грузом через горы.

Наконец они миновали страшную реку Пятидесятой Мили и выехали на озеро Ле-Барж. Здесь лед был крепкий, и не было ледяных гряд. На протяжении тридцати миль снег лежал ровной гладкой пеленой, зато слой был в три фута толщиной и мягкий, как мука. Здесь они не могли делать больше трех миль в час, но Пламенный отпраздновал законченный переход через реку Пятидесятой Мили тем, что значительно увеличил перегон. В одиннадцать утра они вынырнули у конца озера. В три пополудни, когда полярная ночь была уже близка, они впервые увидели истоки озера, а с первыми звездами переменили направление. В восемь вечера они оставили озеро позади и вошли в устье реки Льюис. Здесь на полчаса была сделана остановка: разогрели куски замерзших бобов; собаки получили двойную порцию рыбы. Затем до часу ночи они ехали вверх по реке и только в час расположились на ночлег.

В тот день они были в пути шестнадцать часов; собаки так измучились, что даже перестали рычать и не заводили драк, а Кама последние несколько миль заметно прихрамывал; однако на следующее утро Пламенный тронулся в путь в шесть часов. К одиннадцати он был у подножия Уайт-Хорс, а на ночь расположился лагерем у Бокс-Кэнон; последний тяжелый перегон остался позади — впереди тянулись озера.

Он не убавил скорости. Их рабочий день был по-прежнему двенадцать часов — шесть часов в сумеречном свете, шесть — в темноте. Три часа уходили на стряпню, починку упряжи и устройство ночлега, остальные девять часов люди и собаки спали как убитые. Железная сила Камы сломилась. День за днем чудовищная работа подтачивала его. День за днем он расходовал запасы своих сил. Он стал медлительнее в движениях, все время прихрамывал, а мускулы его потеряли упругость. Однако он работал стоически, ни от чего не отказываясь, никогда не жалуясь. У Пламенного осунулось лицо. Он выглядел усталым, но благодаря своему удивительному организму несся вперед — все время вперед, упорно и безжалостно. В эти последние дни пути он больше чем когда-либо казался Каме божеством; измученный индеец был поражен этой неистощимой выносливостью — он не подозревал, что в человеческом теле могут таиться такие запасы энергии.

Пришло время, когда Кама был уже не в силах пробивать тропу; очевидно, состояние его было очень скверно, если он позволил Пламенному весь день идти впереди, утаптывая снег лыжами. Они миновали ряд озер от Марша до Линдерманна и начали подъем на Чилкут. По всем правилам, Пламенному следовало к концу дня разбить лагерь у подножия Чилкута, но он продолжал путь, перевалил через гору и спустился к Шип-Кэмп, а за ним бушевала снежная буря, которая задержала бы его на двадцать четыре часа.

Это последнее напряжение окончательно сломило Каму. Наутро он не смог тронуться в путь. Когда Пламенный разбудил его в пять часов, он с трудом поднялся, застонал и снова лег. Пламенный — один — нагрузил сани, впряг собак и, готовый к пути, завернул беспомощного индейца в три меховых тулупа — все, какие были, — и привязал сверху к саням. Дорога была хорошая; это был последний перегон; он погнал собак вниз через Дайя-Кенон и по плотно убитому пути на Дайя-Пост. Кама стонал на верху поклажи, Пламенный прыгал у шеста, чтобы не попасть под полозья летящих саней; так они въехали в Дайя.

Верный своему слову, Пламенный не сделал здесь остановки. Через час сани были нагружены обратной почтой и провиантом. Пламенный впряг свежих собак и нанял нового индейца. С самого приезда Кама не говорил ни слова до тех пор, пока Пламенный не пришел к нему попрощаться, отправляясь в обратный путь. Они пожали друг другу руки.

— Ты убьешь этот бедный индеец, — сказал Кама. — Знаешь, Пламенный? Ты убьешь индеец.

— Ну, до Пелли-то его хватит, — усмехнулся Пламенный.

Кама недоверчиво покачал головой и в знак прощания повернулся к нему спиной.

В тот же день Пламенный перевалил через Чилкут, в темноте спустился с высоты пятисот футов и в метель расположился на ночлег на озере Кратер. Это была «холодная» стоянка; леса остались позади, а он не обременял саней топливом. В ту ночь их занесло снегом на три фута, а утром, в темноте, когда они откапывались, индеец попробовал удрать. Ему не улыбалось путешествовать с человеком, которого он считал сумасшедшим. Но Пламенный мрачно убедил его остаться на месте. Они миновали Глубокое и Длинное озера и спустились на уровень озера Линдерманн.