День Полыни

– Прямо сейчас? Едва ли это возможно. Он стар и болен, и, сказать по правде, равнодушен и ленив. К тому же он получил инвалидность, а с нею – право на сокращенный рабочий день. Воевать с ним бесполезно, другого у нас нет, и я вижу его так редко, что иной раз сама сомневаюсь в том, что он у нас есть.

Теперь понятно, почему капуста пригорела!

– Насколько я понимаю в повадках брауни, – а я должен понимать, если прикидываюсь техэкспертом, – он не может выйти прочь с подведомственной территории. Что же он делает, и почему я не могу его увидеть?

– Спит он, – баньши показала в усмешке большие желтые зубы. – Забился в валенок и дрыхнет в подвале среди труб. И ничто – даже пожар! – не сможет его разбудить. Поверьте, я пыталась.

Поверю. Но попытаюсь.

* * *

Баньши спустилась со мною вниз, но ползать среди труб в поисках заветного валенка с важным свидетелем предоставила мне, сама же осталась в скудно освещенном главном проходе.

Их подвал походил на страшный сон, но я и не ждал другого. Из переплетенных труб сочилась вода и собиралась в лужи на полу, клочья изоляции висели до земли, а сама земля была настолько сухой, что походила на пыль. Вода почти не впитывалась в нее и лежала поверху, неестественно выпукло, и масляно блестела. Сами же трубы были переплетены столь часто и так низко, что я едва-едва пролезал меж ними с фонарем и отгонял от себя мысли о путешествии по драконьим кишкам. Судя по всему, их штатный брауни не слишком велик. Случись и вправду пожар, найти и спасти его будет непросто.

При пожаре о нем, скорее всего, и не вспомнят. Не допустить возгорания, между прочим, его прямое дело, но едва ли спящий в валенке брауни способен что-то там предотвратить.

Я прочесывал подвал, двигаясь зигзагом и борясь с ощущением, что уже был на этом месте. Первый найденный мною валенок оказался пустым. Во втором, заткнутом между потолком и трубой, проходящей поверху, на первый взгляд хранился кусок старой стекловаты. Зажав его под мышкой, я выбрался к баньши, терпеливо ожидавшей меня.

– Это?

Она пожала костлявыми плечами, при этом шевельнулись складчатые крылья, сложенные за спиной.

– Я не различаю валенки.

Я потряс валенок, сначала несильно, потом постучал по нему, затем перевернул, и наконец, в полной мере осознавая неделикатность своего поступка, просто зацепил пальцем «стекловату» и вытянул весь пучок на скудный свет.

Он упал на пол, и из него высыпались в пыль несколько сухих косточек.

– Он мертв, – сказал я. – И уже давно. Разрешите представиться, инспектор Реннарт, городская полиция, отдел магических преступлений. Вам придется ответить на несколько неудобных вопросов, мэм.

Она посмотрела на меня, и хищный рот ее скривился в сардонической усмешке.

– Я не желала ему смерти и не причиняла ее.

Причем я не услышал лжи в ее голосе, и это меня озадачило.

* * *

Это была слишком значимая находка, из-за нее вся история с цветочной феей повернулась по-другому. Мы не могли арестовать баньши, потому что у нас на руках не было ни мотива преступления, ни доказательств, что она совершила его. У нас даже не было уверенности в том, что смерть наступила по неестественным причинам.

Но что такое естественная причина для подобного существа?

Я раздраженно сдунул с кружки отражение предсказательницы Мелоди Маркет. Эта особа сообщала о своем существовании и роде деятельности посредством самой бесцеремонной рекламной магии: собственной персоной появлялась в отражениях. В зеркалах, тазиках с водой, в ваших тарелках – в достаточно прозрачных супах, и в чайных чашках. У нее, насколько я помнил, были неприятности в связи с нарушением закона о магическом вторжении в частную жизнь, но она как-то выкрутилась. Теперь ей было разрешено пользоваться отражающими поверхностями в местах общественного пользования.

Не было ничего удивительного, если моя руки, например, в туалете, в театре, вы поднимали глаза и встречали в зеркале ее лик, подобный луне – то есть, такой же рябой и круглый! – и выслушивали ее очередную эпохальную сентенцию. В участке эта спамерша так всем осточертела, что Баффин не пожалел бюджетных средств на файерволл-чары. Однако здесь, в работном доме, ей ничто не препятствовало. Все были в курсе ее предсказаний, процентов восемьдесят из них сбывались, однако никто из тех, кого я знал, не придавал им никакого значения. Подозреваю: именно в виду ее вездесущности.

Вокруг мельтешило множество народу: снимали с полок и упаковывали бухгалтерские книги, выносили мебель, в углу с нашей баньши беседовали чины повыше моего, и Рохля был там же, а Марджори мыкалась поодаль, надутая и никому не нужная. Я же вкушал заслуженные плоды в виде жидкого детдомовского кофе.

Есть зло системное, и есть зло, которое просто зло, несовместимое ни с какой системой. Как государственный служащий я и сам – существо, творящее вокруг себя системное зло, оправдываясь тем, что иначе было бы хуже, и подтверждая это статистикой, и еще тем, что таков закон и таков приказ.