День поминовения

Теперь уже точно пришло время объявить меню. Названия блюд, и без того странные для голландского уха, приобретали еще более экзотическое звучание благодаря дикции хозяина: причудливого сочетания особой мелодики голоса и неожиданных ударений, как будто он скандировал слова нарочито попреки правилам своего языка. Хозяин знал, что его гости любят этот пункт программы, и потому, чтобы скомпенсировать легкой иронией тяжесть иищи, расцвечивал перечень кушаний такими интонациями, что казалось, будто Eisbein, Wellfleischи Schweinshaxe,а именно тушеный окорок с кислой капустой, отварная свинина и свиные ножки, — это названия балетных номеров, а не частей свиной туши в отварном и жареном виде — пищи, которую германцы потребляли уже в те времена, когда заманили римлян под командованием Варуса в Тевтобургский лес, тоже, впрочем, до сих пор существующий. Арно заказал себе Saumagen,Виктор — Maultaschensuppe,суп из свиных щек, Артур — Blut- und Leberwurst.Как-то раз он ездил в Дахау вместе с двумя голландскими старичками — бывшими узниками этого концлагеря, где проводился день памяти погибших. Тогда он впервые узнал, что такое ливерная кровяная колбаса.

— Мы научим тебя есть настоящую немецкую пищу.

Совершенно непонятная ностальгия охватила этих стариков, когда они прибыли на место. Самые жуткие истории они рассказывали так, словно это веселые воспоминания молодости. «А когда после подобных упражнений мы шли к нашим баракам, то несколько человек всякий раз так и оставались там лежать — те, кто не смог подняться на ноги».

И еще они во весь голос распевали песни — и сочиненные участниками Сопротивления, и коммунистические, и знаменитую песню о герое-нацисте Хорсте Весселе, и даже самые грозные песни на немыслимые тексты, написанные тем, кто был тогда главным врагом.

— Ваше поколение этих песен уже не знает.

Он до сих пор помнил их, эти песни. А в самом лагере — объятья, слезы, воспоминания и, главное, атмосфера встречи выпускников средней школы. «Вон там стояла виселица, она есть у меня на фотоснимке. А нас выстраивали вот тут, нет, не там, а тут, в углу, чтобы нам было лучше видно…»

Что это за химические процессы, превращающие смерть и страдание в умиление, в котором слышатся голоса и видны лица погибших? Сидя в ресторанчике Хардке на Майнекештрассе, старики наперебой выкрикивали названия блюд: «Karpfen in Bier gcdiinstct, карпы, тушенные в пиве, Pilsener Urquell, пльзеньское пиво, стаканчик «Боммерлундера»…» Все эти слова вдруг наполнились незаметным для окружающих магическим смыслом, все имело привкус войны. И только один-единственный раз ветераны притихли — и именно в тот один-единственный раз, когда Артуру запретили производить съёмку: при пересечении границы с ГДР; казалось, зеленая форма пограничников, их ремни с пряжками и фуражки, нетерпеливое сопенье собаки на цепи источали угрозу, с которой не могли справиться ни Erbsensuppe, гороховый суп, ни Linsen- eintopf,чечевичная похлебка. Артур заметил, что его старики невольно сдвинулись потеснее, двое престарелых голландцев, приехавших в Германию на отдых.

— Наш кинооператор впал в прострацию.

Артур внезапно понял, что его друзья уже давно молчат, — но до того были произнесены какие-то слова, чем-то его зацепившие.

— С ним такое бывает, — сказал Виктор. — Это он снимает кино внутри себя. Покидает друзей и улетает в космос. Ну как, встретил там кого-нибудь?

— Нет, — сказал Артур. — Мне вдруг вспомнились… — И он назвал имена старичков из Дахау, так как знал, что Виктор с ними тоже знаком.

— Niet lullen maar poetsen, — сказал Виктор по-голландски и добавил, обращаясь к Арно: — Переводу не поддается. Голландский — это, видишь ли, тайный язык, существующий для того, чтобы окружающие ничего не понимали.

— Я хоть и голландец, но тоже не понимаю, — сказал Артур.

— Не трсндеть, а драить. Девиз военизированной полиции. Как-то раз я спросил у Сталлаарта, старшего из твоей парочки, как он смог выдержать три года в лагере. Он тогда и сказал: «Не трендеть, а драить. Таков у нас, полицейских, девиз». А когда я его спросил, как это выдержал его товарищ, он ответил: «Что правда, то правда, ему было очень тяжко, но мы его вытянули. Нас этому учили, а поэтов нет. Да и вообще, немцы меня зауважали, когда узнали, что перед ними офицер…»

— Ну-ну, расскажи-ка это полякам, — сказал Арно.

Но Артур все еще хотел узнать, о чем это они говорили до паузы в беседе.

— Подошвы воспоминаний.

Да-да, именно. Забавно, что, даже не слушая, можно что-то услышать. Вот он и всплыл опять, его убитый в зародыше фильм о Вальтере Беньямине.

— Но как вы дошли до разговора о подошвах?

— Я купил за двадцать пфеннигов прошлое, — сказал Арно.