День Праха

Ньеман обошел Якоба и направился к двери, не попрощавшись и даже не взглянув на него. Он только что сотворил себе врага в «ином мире», но ничего, как-нибудь он это перенесет.

Подходя широким шагом к машине, он бросил Стефани, которая мелкой рысцой поспешала за ним:

— Мне нужно повидать судебно-медицинского эксперта.

— Какого? Зачем?

— Вам хоть известно, где его найти?

— Я думаю, в Бразоне.

— Поехали туда.

11

Ньеман помнил Бразон довольно смутно. Да и то лишь по велосипедным прогулкам. Этот город смешивался в его воспоминаниях с другими здешними населенными пунктами. Пешеходная зона в центре, типично эльзасская архитектура — розовые домики, высокие каминные трубы, увенчанные гнездами аистов, более поздние постройки пригорода с грязно-белыми павильонами и унылыми многоэтажками.

— Напрасно вы были с ним так невежливы.

Ньеман не удостоил свою спутницу ответом.

— Они, конечно, люди странные, но законопослушные, — продолжала Деснос, — вы всего можете от них добиться, если будете уважать их правила.

— А вот я тебе так скажу, — ответил он, слегка наклонившись к ней, — эти типы что-то скрывают.

При каждом таком «тыканье» Стефани мигала — нервно, но как-то двусмысленно, словно была и шокирована этой фамильярностью… и польщена.

— Почему? — спросила она.

Ньеман ухмыльнулся — зловещей ухмылкой опытного копа, которого вокруг пальца не обведешь.

— Да уж поверь мне, — прошептал он.

— Не понимаю, кого вы имеете в виду, — возразила она, упрямо цепляясь за это «вы».

— Посланников твоих, кого же еще! Сколько их там живет?

— Трудно сказать… Примерно четыреста.

— А почему не точно? Ты ведь мне уже объяснила, что они изображают законопослушных граждан, с документами о гражданском состоянии, картами медицинского страхования и налоговыми декларациями!

— Это правда. Но на самом деле они могут наговорить что угодно. Например, их женщины рожают тут же, в Обители. И значит, они сами строго контролируют появление новорожденных.

Эти сведения вызывали у Ньемана все большее желание проникнуть в гнездо анабаптистов, увидеть его своими глазами. Но там, на месте, уже была Ивана: она скорее соберет всю необходимую информацию.

— А тебе не приходилось слышать о каких-нибудь внутренних разногласиях у них в Обители?

— Нет. Но повторяю: они живут по принципу автаркии[21]. И узнать, что у них происходит там, за оградой, невозможно. Честно говоря, их жизнь кажется мне мирной и упорядоченной. Кстати, это их ключевые слова — Ordnung und Gelassenheit.

— Что означает?..

— «Порядок и спокойствие». Они образуют единую дружную семью. Одинаково одеваются, одинаково живут, одинаково дышат. В таких условиях трудно с кем-то поссориться — все равно что с самим собой…

— А это еще что? — спросил Ньеман.

Впереди, на главной улице, перед ними возникло какое-то странное здание.

— Бразонская больница, — ответила Стефани, сворачивая на парковку. — Она закрылась в восьмидесятых, но там до сих пор располагается диспансер. Им заведует Циммерман.

Типичная архитектура тридцатых годов, с серовато-бежевым фасадом, квадратными колоннами и плоской крышей-террасой. Настенная роспись, окружавшая вход, смутно напоминала росписи залов дворца Порт-Дорэ в Париже[22].

Они направились к дверям. Их шаги на гравийной дорожке звучали как маракасы[23]. В здании было темно. Не как в заброшенном доме — скорее, как в доме, где поселилось небытие.

— А Циммерман еще здесь? — спросил Ньеман, поднимаясь по лестнице, ведущей к дверям. — Он что — занят каким-то другим вскрытием или чем-нибудь еще?

— Я думаю, он и живет в этом здании.

Кованая железная дверь была открыта. В вестибюле царил мрак. Пол, стены и колонны были сплошь вымощены мелкой керамической плиткой телесного цвета. Это покрытие производило именно такое впечатление: будто вы проникли внутрь тела, сплошь в трещинах, готового рассыпаться в прах.

Из вестибюля они прошли во внутренний двор, обведенный открытой галереей. И снова симметричные линии, колонны, фаянс… В самом центре двора находилось длинное огороженное углубление, непонятно чем служившее — то ли бассейном, то ли цветником. В настоящее время это выглядело всего лишь пустым резервуаром с голубой керамической облицовкой, разъеденной сыростью и непогодой.

— Н-да, действительно странное место! — невольно вырвалось у Ньемана, и Деснос утвердительно кивнула. Они вошли в левую галерею и зашагали по ней в ледяной тьме.

Наконец Стефани остановилась перед железной дверью и постучала. На дверной табличке значилось: «Медико-социальный центр Бразона. Пространство „Солидарность“». На стук никто не откликнулся. Она собралась постучать еще раз, когда позади них раздался голос:

— Вы поспели вовремя.

Высокий человек лет пятидесяти стоял, наполовину скрытый колонной. Он курил, подняв локоть так, словно держал не сигарету, а рупор.

— Я уже собирался сваливать отсюда, — добавил он.

— Это еще почему? — осведомился Ньеман.

— Да потому.

12

— Осточертел мне этот вонючий диспансер, я уже двадцать лет здесь оттрубил, а теперь на меня еще и вскрытия навесили!