День разгорается

Обыватель услышал, наконец, тревожный гудок и всполошился.

Квартирная хозяйка Натансона, который задолжал ей за комнату уже за целых три месяца, поджала брезгливо и недовольно губы, когда ее квартирант прошмыгнул утром мимо нее на улицу. Солидным и занятым людям нечего было делать в это время на улице! Не даром там гудит этот противный и дикий гудок! Конечно, этот музыкантишка, забросивший уроки и пропадающий где-то возле красных, знает куда и зачем зовет сигнал. Ишь, как побежал, ажно патлы развеваются! И холода в своей шляпченке не боится. И что ему нужно, и зачем это все, — никто не знает!

Квартирная хозяйка Натансона закуталась в теплый платок и выскочила на мороз. На улице никого не было. Тротуары были покрыты изморозью. Ворота и двери по всей улице стояли на запоре. Женщина поглядела в ту и другую сторону, зябко повела плечами, зевнула. Ей стало скучно. И что люди беспокоятся в такое время? Холодно. Надо бы вести себя спокойно и тихо и следить за домом, у кого он есть, и наблюдать бы порядок. А люди беспорядки делают, шум и беспокойство. Нехорошо! Напротив, через улицу брякнуло кольцо калитки. Выбежала собака. Она почти так же, как и женщина, поглядела в обе стороны, зевнула и лениво залаяла. За собакой показался мужик в теплом полушубке. Мужик почесался, увидел женщину, кивнул ей головой.

— Потеплело немного?! — крикнула через дорогу женщина. — Видать, налаживается, Максим Петрович, погода!

— Потеплело. Действительно.

— А гудок-то, Максим Петрович, неприятно как кричит!

— Неприятно. Действительно... Драться народ будет. Беспорядки делать...

— Ох, безобразие какое! Не унимаются!

— Не унимаются. Действительно... Из пушек палить, грят, начнут.

— Ужас какой! — заволновалась женщина. — Ведь этак невинные пострадать могут!

— Невинные. Действительно... А кои и виноватые...

Мужик поманил собаку и пошел обратно. Скрываясь в калитке, он сказал:

— Гудок-то, действительно... Вроде волка... Воет.

Женщина снова поглядела в ту и в другую стороны. Улица еще пустовала. Над пустынной улицей опять взревел гудок...

Обыватели вылезали из домов. Кой-кто выходил на средину улицы, поднимал голову и слушал. Кой-кто осмеливался и шел дальше от своего дома, к главной улице, туда, где могло быть что-нибудь необыкновенное. В некоторых местах люди собирались небольшими толпами и тогда там разгорались разговоры, иногда спорили, иногда начинали кричать. У всех лица становились встревоженными. У женщин в глазах застывал испуг. Иные озлобленно ругали забастовщиков, революционеров, евреев. Другие вступались и за одних, и за других, и за третьих. Одни толпы рассасывались и на их место собирались другие. Сквозь беспечность и равнодушие одних прорывался страх, а озабоченность других скрывала горячую радость.

На Кривой улице, в доме номер четырнадцать, в квартире прокурора Завьялова было тихо. Сам прокурор сидел в своем кабинете и перелистывал книгу, которую не читал.

Жена ходила по яркому ковру и сердито бросала короткие фразы. Прокурор слушал ее и насильственно улыбался.

— Послушай, Аня! — перебил он ее, наконец. — Ты нападаешь на меня... Можно подумать, что во всех беспорядках виноват я!

— Виноваты вы все, представители власти!.. Надо было действовать решительно, и ничего не было бы!.. Ох, если бы мне дали власть!..

— Постой, дело идет к концу... Келлер-Загорянский шутить не любит...

— Скорее бы появлялся он!.. А то терпения нет. Все стали какие-то дерзкие и грубые. Обнаглели... Даже дети изменились.

— А ты ведь так любишь детей!..

— Люблю. Конечно, люблю... Ты знаешь, тут на нашей улице я наткнулась на ребятишек. Отец у них рабочий, тоже, видать, забастовщик. Ребятишки хорошенькие, особенно девочка. Так даже и эти ребятишки теперь на меня волчатами глядят... Отец их подучает и еще какой-то подозрительный молодой человек из «сознательных»...

— Зачем же ты, Аня, водишься со всяким сбродом?..

— Я не представляла себе, что это так будет...

С улицы глухо донесся звук гудка. Муж и жена настороженно прислушались. Жена нервно передернула плечами:

— Это какой-то кошмар...

— Ничего, Аня, — сказал муж, бросая книгу на стол и подымаясь с кресла. — Будь спокойна. Они сломают себе шею!.. И тогда... Ты увидишь, что значит настоящая крепкая власть! Ничего, Аня!..

17

Ротмистр Максимов оглядывал себя в зеркало. Штатский костюм совершенно изменял его внешность. Это удовлетворило ротмистра. Он вышел в переднюю, надел меховое пальто, поднял каракулевый воротник, надвинул шапку по самые брови и покинул свою квартиру.

На улице при его выходе метнулся в сторону какой-то прохожий и перешел на другую сторону. У ротмистра чуть-чуть дрогнули удовлетворенно губы: охрана не спит, это хорошо!

Обходя кучки возбужденных людей, ротмистр спокойно и не спеша свернул за угол. Затем на каком-то углу остановился и что-то выждал. Ждал он недолго. Мимо него медленно и лениво проехал извозчик. Ротмистр махнул ему рукой. Извозчик натянул вожжи, остановился. И снова у ротмистра скользнула на губах короткая удовлетворенная улыбка. Извозчику он сказал несколько слов и влез в сани, укрывшись меховой полостью.