День разгорается

Нежнейшая ласковость как бы перелилась в глаза Максимова. Он заулыбался и прищурил глаза:

— На всякий случай учтите: у меня уже кой-что наклевывается!

— Да-а?! — ревниво изогнул брови коренастый человек. — Что ж, с богом, с богом, Сергей Евгеньевич!..

Выпроводив гостя ротмистр что-то аккуратно записал в особую книжку, затем привел в порядок прическу, напрыскался духами и поехал на совещание к губернатору.

6

Натансон поправлялся медленно. Сначала его мучила боязнь, как бы не остаться калекой и не распрощаться с музыкой, но когда его уверили, что руки его пострадали мало и что ушибы на них никак не отразятся, он успокоился и стал терпеливо ждать выздоровления. Его взволновало большой радостью, когда в день получения в городе манифеста к нему пришли посетители. У его постели сошлись Гликерия Степановна, Андрей Федорыч и Галя. Бронислав Семенович растерялся, увидев Галю, и, принимая из ее рук пучёк цветов, он неловко рассыпал их по одеялу.

— Ух, какой неловкий! — с грубоватой ласковостью заметила Гликерия Степановна и хозяйственно подобрала цветы.

Андрей Федорыч долго жал руки Гале, совсем забыв о больном.

— Очень, очень рад, что все хорошо кончилось!.. — твердил он. И только суровый окрик жены заставил его повернуться к Натансону и пробормотать ему несколько приветливых слов.

Посетители расселись возле больного. Галя с жалостью посмотрела на Натансона, забинтованная голова которого казалась страшной и немножко смешной. Галя все время помнила, что в сущности она была единственной виной беды музыканта, что, провожая ее, он попал под избиение, и ей хотелось как-нибудь загладить эту вину. Натансон встретил ее жалеющий взгляд и еще сильнее смутился. Но всех выручила Гликерия Степановна. Решительная женщина, вспомнив прием, оказанный ей здесь, в больнице, всего несколько дней назад, оглядела палату и сухо рассмеялась:

— Убралась полиция-то? Сняли с вас, Бронислав Семенович, арест? Ах, подлецы-то какие! К больному человеку приставить караул! Никого не пускать! Безобразие!!

— Я их не замечал... — тихо возразил Натансон. — Меня только раз допросили.

Андрей Федорыч беспокойно оглянулся. — Что же им надо было от вас? — удивленно спросил он.

— Какой ты странный, Андрей Федорыч? — накинулась на мужа Гликерия Степановна. — Что ж полиции надо от людей? Понятно, зацепиться и потом беспокоить!.. Слава богу, что теперь манифест, а то таскали бы Бронислава Семеновича, посадили бы...

У Натансона появилась слабая улыбка. Он быстро взглянул на Галю и, волнуясь от смущения, сказал:

— Ну и что ж, если посадили бы? Вот Галина Алексеевна ведь сидела — и ничего... — И вспомнив о чем-то, что все время неотвязно вертелось у него в голове, он уже смелее обратился в Гале: — А как у вас голова?.. После нагайки не болит?

— Нет, — покачала Галя головой, — все обошлось хорошо...

Посетители посидели еще недолго, поговорили о разных мелочах, придвинули больному принесенные гостинцы, немного замялись, когда разговаривать стало не о чем и, наконец, решились уйти. Натансон снова заволновался, когда Галя подала ему на прощанье руку. Облизнув пересохшие губы, он хотел что-то сказать девушке, но промолчал. И только долго следил загоревшимися глазами за тем, как она уходила из палаты, как скрылась за дверью. Потом вздохнул, подхватил принесенные ею цветы и прижал их к лицу.

На улице, прежде чем расстаться с Галей, которой надо было итти в другую сторону, Гликерия Степановна глубокомысленно заметила:

— Замечательно во-время этот манифест! Сколько людей сидело бы по тюрьмам и страдало!.. Бронислав Семенович от всякой политики так далек был, а если бы не переворот, так втянули бы его, неизвестно чем и кончилось бы!.. До свиданья, голубушка! Заходите!

7

Емельянов шел по многочисленным путям, обходил стрелки, подлезал под вагоны. Он пробирался к железнодорожному депо. У него было неотложное дело к группе слесарей. Движение по линии начинало понемногу налаживаться, воинские эшелоны с Востока проходили беспрерывно, но станции были забиты составами, а в мастерских и депо накопилось много неисправных и выбывших из строя паровозов и вагонов. Слесари, которых разыскивал Емельянов, должны были находиться в цеху на работе, но являться прямо к ним он не хотел, и было у него с ними условлено, что в обеденный перерыв он найдет их в условленном месте, неподалеку от главного корпуса депо.

Возле деревянного барака с заплеванным, грязным крыльцом и захватанными ободранными дверьми Емельянов приостановился. Это место было ему хорошо знакомо, и он знал, что в бараке он встретит знакомого сторожа. Но на всякий случай он вошел не сразу. И только когда убедился, что поблизости нет никого подозрительного, смело вошел в барак.

Лохматый, выпачканный в саже и угле старик, возившийся возле печки, оглянулся на вошедшего и радушно протянул:

— Михайлыч, ты? Ну, заходи!

— Я, Федот Николаич. Здорово! Ребята еще не приходили?

— Придут. Того и гляди нагрянут. Садись к теплу, рассказывай.

Емельянов присел на скамейку возле печки и протянул руки к огню.