День разгорается

— Чудак! — негодовал Самсонов на неведомого ему Сидорова. — Чего он в одиночку сделает? Тут солидарность нужна!.. Понимаешь, солидарность трудового народа!..

— Теперь мало-мало понимаю, — сознавался Огородников. — Раньше не понимал, а вот с полгода времени будет понял... Миром всего достичь можно, это вернее верного!.. Миром, — смеясь добавлял он, — мы и хозяина своего, пожалуй, скрутим. Ты как смекаешь, Гаврила? Скрутим?

— Конечно! — уверенно подтверждал Самсонов.

У самого Самсонова его семинарские дела подвигались тихо и вяло. Занятия были прерваны, семинария закрыта, с товарищами по учебе встречаться было трудно, да многие и разбрелись неведомо куда. Но Самсонов не унывал. Он уходил к новым своим знакомым, к железнодорожникам, к телеграфистам, он доставал у верных людей литературу и приносил ее в нужные места. Он попадал на собрания, на массовки, вслушивался в горячие споры, сам порою порывался выступать, но робел и утешался тем, что он еще покажет себя. Но робел он и оттого, что сидел он без копейки и перебивался мелкими займами. Работы достать было трудно. Рассчитывал он на уроки. А уроков найти тоже было не легко.

Однажды Самсонову повезло. Кто-то надоумил его толкнуться в газету. Он послушался, и секретарь редакции, лохматый старик, оглядев его с ног до головы, неожиданно предложил:

— А попробуйте-ка вы, молодой человек, репортажем заняться. Ловите новости и делайте заметки. Но новости давайте интересные!

Первые заметки, которые он принес лохматому секретарю, были решительно забракованы.

— Ерунда, молодой человек! — беспощадно отрезал секретарь. — Кому это интересно о семинарии? Вы давайте общеинтересное!.. Материал у вас жидкий. Но писать вы научитесь.

В следующий раз заметки о сугробах снега, загородивших проход и проезд по Кривой улице, и о гвозде, запеченном в булке из пекарни грека Ставриди, удовлетворили секретаря и окрылили Самсонова на дальнейшие газетные подвиги.

Самсонов сделался газетным репортером...

Огородников, узнав о том, что семинарист пишет в газете, преисполнился к нему прочным и серьезным уважением.

— Да-а... — почтительно и слегка завистливо заметил он Самсонову. — С ученостью да с мозгами до чего достигнуть можно!..

И он, подавляя вздох, поглядел на своих ребятишек.

Семинарист вспыхнул от мимолетной гордости, но быстро погасил ее в себе и опустил глаза: ему стало стыдно. Стыд пришел неожиданно и нельзя было понять его причины...

22

У Потапова, у Агафона Михайловича, в тот раз, когда он зашел к нему впервые, Огородников встретился с новыми удивившими его людьми.

К Агафону Михайловичу по праздничному времени «завернули на огонек», как они шутя пояснили, два солдата. Были они чисто и ловко одеты и мало походили на обыкновенных солдат, которых во множестве встречал Огородников на улицах города. У одного из них на погонах были белые лычки. Потапов встретил их с шумной радостью. Когда они немного замялись, увидев незнакомого Огородникова, Агафон Михайлович поспешно успокоил:

— Это товарищ, свой. Валяйте без стеснений!

Пришедшие успокоились. Хозяин достал пива, уселись за стол. За столом пошли разговоры. Прислушавшись к этим разговорам, Огородников пришел в изумление. Эти солдаты говорили о бунтах, об организации, о прокламациях! Они рассказывали, что в их полку многие недовольны и толкуют о том, что новые порядки ничем еще не отличаются от старых и что пора по-настоящему тряхнуть все старое и махнуть его к чертовой матери.

Огородников сидел и слушал с открытым ртом. Вот дело-то какое! Солдаты — и горячо стоят за революцию, за свободу! Откуда такие? Как это случилось? И к тому же тут один даже и не простой нижний чин, а, кажется, унтер!.. И этот унтер говорит толково и слушать его очень занимательно. Видать, что много знает и понимает человек, даже, пожалуй, больше Потапова.

Радостное недоумение Огородникова не укрылось от Агафона Михайловича. Он промолчал и ничего не сказал ему, пока не ушли солдаты.

— Удивительно тебе, а? — засмеялся он, проводив гостей. — Видал, какие орлы!

— Да-а... — протянул Огородников. — Как же это так, солдаты, а вот вроде будто и за нас?..

— Эх ты! — укоризненно, но незлобиво попрекнул Огородникова Потапов. — Солдаты! А солдат это кто? Это тот же народ. Крестьянин да рабочий!.. Шкура у него от нонешних порядков так же, как у нас с тобой трещит!..

— Разве что так...

— А как же по-другому?! Вот теперь, слыхал, солдаты волнуются. Особенно запасные, их в отпуск домой надо отпускать, а начальство задерживает. Держит зря по казармам. Они на эту проклятую войну собраны были, еле-еле уцелели, войну, наконец, прикончили, а их морят здесь в казармах... Они и шевелятся.

— Шевелятся? — встрепенулся Огородников. — Значит, за свободу они! Помогут трудящимся?!..

— Все конечно!