День рождения

Миннигали смотрел на задумчивое красивое лицо девушки и ликовал от счастья. «Закия искала меня! Значит, любит», — думал он. Молчаливая, грустная Алсу-Закия и сама похожа была на белый цветок. Нет, конечно, нет, Закия пе сравнима ни с каким — даже самым красивым! — цветком. Ведь она — Алсу, утренняя заря, недаром так называют ее в ауле.

Ему хотелось поцеловать ее, но, как всегда, не хватало смелости.

Словно угадав желание Миннигали, девушка отпустила его руку и пошла впереди, собирая полевые цветы.

XXI

Мать тяжело переживала отъезд сыновей. Казалось, что жизнь померкла и потеряла всякий смысл и интерес. Она не могла ни есть, ни спать с опустелом, непривычно тихом доме. Как говорится в народе: мать смотрит на сына, а сын смотрит в степь… И ее птенцы еле успели опериться, а уже покинули родное гнездо. Хоть бы один остался дома. Ну, Тимергали уже взрослый, на службе в армии, но ведь младшего никто не гнал, сам захотел, сам уехал… Думает, что мир без него не обойдется! Везде-то ему нужно успеть, все сделать самому. Уж очень беспокойный, куда-то стремится, бежит, торопится… Как он там, сыт ли, согрет ли? Совсем мальчишка, и уже один среди чужих людей.

Когда мужа дома не было, Малика не могла долго оставаться одна. Она возвращалась с работы, делала кое-как домашние дела и в тоске шла на улицу. Вот и сейчас она пошла к толстому бревну, где сидели женщины, каждая с каким-нибудь делом: кто с прялкой, кто с вязаньем. Среди них она заметила Марьям Арапову — первую учительницу своих сыновей.

— Здравствуй, Марьям.

— Здравствуй! — Арапова, приветливо улыбаясь, протянула руку Малике.

— Когда в деревню приехала?

— Вчера.

— Как дети, как жизнь?

— Хорошо, спасибо, Малика.

— Тогда слава аллаху. Самое главное — быть вместе, — сказала Малика.

— Сами как живете, апай? Тимергали и Миннигали, оказывается, уехали из дома… Письма пишут? — спросила она.

Слава аллаху, нас сыновья не забывают, — оказала Малика и уселась на свободное место среди женщин. — Старший, Тимергали, кавалерист. От его командира получили письмо. Пишет: «Старательный, умелый, хороший у вас сын…» Он курсы кончил по конному делу. Теперь его перевели в Крым.

— Давно его взяли на службу?

— Ровно год уже.

— Вот время-то! — воскликнула Махия-эбей, занятая прялкой. — Неужели уже столько прошло?

— Кому как. Для того, кто ждет, и день кажется го» дом, — сказала Марьям, повернувшись к Малике. — А где Миннигали?

— Ты Гади помнишь? Тоже у тебя учился…

— Сын Ширгали-агай? Помню, помню, как же!

— Младший-то мой, Миннигали, вместе с Гади уехал в Баку. На нефти работают. Недавно мастером его сделали.

— Молодец! Когда приедет?

— Скоро не сможет еще, наверно. В нефтяном техникуме учится! «Кончу, — пишет, — техникум, буду поступать в институт…» Вот и горюю я: в институт — это уж слишком долго.

Марьям успокоила ее:

— Зря печалишься, апай. Другая мать радовалась бы, что сын развивается, растет, силу набирает. Из техникума — в институт! Это ведь для него ой как хорошо!..

— Что верно, то верно, — сказала Махия-эбей, стряхивая сор с подола. — Миннигали — самостоятельный парень. Не пропадет. С детства он такой, бойкий, работящий. А уж какой добрый! Никогда не забуду: как-то с Заки-бабай[20], моим стариком, в дом картошку таскаем. А Миннигали из школы идет. Как увидел, сумку под ворота бросил — и давай нам помогать. Мы со стариком успеваем только ведра наполнять, а он бегом таскает да таскает, таскает да таскает. Пока всю картошку не перетаскал, не ушел.

— А дрова помогал пилить! Помнишь? — сказала Сарби-апай.

— Пилил, пилил! — закивала Махия-эбей. — С дровами он всегда помогал.

Малике приятно было слышать, как хвалят соседи ее сыновей, ей казалось, что она вот-вот всплакнет от этих добрых, душевных слов. И ведь правда, все правда. Миннигали такой и есть: нужно старикам помочь, он тут как тут, и всегда веселый, быстрый…

Но и учительница тоже с благодарностью слушала речи своих односельчан. Она, конечно, не сказала ни слова, но про себя подумала с законной гордостью: «Старушки не знают, сколько сил вложено, чтобы дети получили не только знания, грамоту. Ведь если Миннигали вырос таким хорошим, то в этом есть, наверно, и моя маленькая заслуга, ведь я его первая учительница». Ее мысли прервала Малика:

— А ведь я не помню, в каком году ты приехала в наш аул. Не в тот ли год, когда Мипнигали у меня родился?

— Пожалуй, так, — припоминала Марьям. — Знаешь, когда мы с Гаязом поселились в квартире при школе, вы приходили к нам с Миннигали. Ему тогда четыре года уже было. Да, а до этого мы с Гаязом жили на другой квартире.

— Правда, правда! Припоминаю теперь. Много времени вы прожили в деревне, оказывается.

— Время летит незаметно, — вздохнула Марьям. — Тогда тут пустыри были, вон те дома недавно появились. Я ходила к школе посмотреть… Многое изменилось, но восемь берез, которые посадил твой Миннигали возле школы, до сих пор стоят. Большие уже стали березки. Это хорошо, Малика, что парень хочет учиться. Пусть учится!

— На сыновей я не жалуюсь, слава аллаху, — сказала Малика, не скрывая материнской гордости.