День рождения кошки

Однажды Эвридика зашла к нему в офис за каким-то документом. Орфей стоял в группе людей, женщина с сигаретой что-то горячо говорила, ей внимали. Эвридика догадалась, кто это. Орфей лишь скользнул по жене равнодушным взглядом, ничто не дрогнуло в лице. И только дослушав Маргариту до конца и выждав паузу, не добавит ли она еще что-нибудь, кивнул в сторону Эвридики:

— Супруга.

Стыдясь ее, как бедной родственницы. На фоне огненноглазой Маргариты она выглядела тусклым пятном.

Уезжая на троллейбусе, Эвридика достала из сумочки зеркало и в беспощадном дневном свете увидела все то, что Орфей вынужден был предъявить коллегам.

Она приняла это решение судьбы как справедливый приговор и не боролась за перемену участи.

Орфей жил с таким выражением лица, будто победил смерть. Однажды он заносчиво изрек буквально следующее: «Да, меня окружают только слуги и оруженосцы. И больше мне никто не нужен».

Эвридика понимала, что такую фразу гордый дух может исторгнуть лишь на головокружительном подъеме, за которым следует только низвержение. И она выкралась из комнаты Орфея чуть не на цыпочках, чтобы не сорвать камнепад с этого пика победы.

Миф гласит, что Эвридика умерла от укуса змеи. Спасаясь от преследования Аристея, она бежала по лугу, тут ее и настигла смерть.

Как сказали бы современные толкователи, она стала чураться мужчин, и природа не потерпела такого пренебрежения своими законами.

На самом деле никакого демонстративного перехода в стан феминисток Эвридика не совершала. Просто ей больше не подвернулся мужчина, столь же притягательный и желанный, как Орфей. Она не хотела перебивать вкус воспоминаний.

Когда-то Орфей замечательно пел. Он так владел своим голосом, что люди, звери и сама стихия покорялись его мелодиям, как река покоряется руслу. Его пение упорядочивало всякий разлад, как магнит железные опилки.

Эта тайна занимала Эвридику всегда, а в последнее время особенно, когда Орфей перестал петь.

Далеко не всякая, даже гармоничная, мелодия может развить тот мощный прорыв, когда волоски на коже вздымаются дыбом. Когда пел Орфей, эта сила господствовала в каждом звуке без промежутков и пустот.

Эвридике казалось, что человеку рахитически недостает этого воздействия, как необходимого витамина, и душа его чахнет, словно растение без солнца. Она считала, что человека надо как можно чаще доставать волшебным прикосновением музыки. И она в каждую передачу, даже в заунывную беседу с каким-нибудь городским начальником, норовила вставить музыкальный укол, который достиг бы ни о чем не подозревающего слушателя и пронзил бы его, словно стрела Амура.

Она часами просиживала в музыкальной студии, как алхимик в лаборатории, из каждой пьесы выделяя экстракт, наркотическую вытяжку, будто опиум из макового молочка. Она отслушивала и внимательно пропускала через себя, как через сепаратор, бесконечные музыкальные записи. Она колдовала над выборками, как шаман. Далеко не всегда удавалось выделить нектар без потерь, иногда его волшебная сила пропадала на полпути. Ей приходилось предельно напрягаться, и со временем она превратилась в музыкальную колдунью, ведьму звуков. Она забывала есть и пить, она забывала вовремя уйти со студии, пока городской транспорт еще ходит, и ей нередко приходилось шагать сквозь тишину ночного города; казалось, из ушей под давлением лезут звуки, до отказа набившие ее изнутри. Она понимала, почему оглох Бетховен. Может быть, она умерла, может быть, настолько отлучилась от мира, что это больше походило на смерть, чем на жизнь.

И Орфей, сильно ее недосчитываясь, спустился за ней в подземное царство Аида.

Неизвестно, куда к этому времени делась Маргарита, куда они все сходят, подобно прыщам. Бизнес его весь прогорел, кредиты были пропиты и проедены.

К счастью, пальцы еще помнили лиру, а голос, словно корундовая игла, не притупился и в точности следовал дрожаниям звуковой дорожки. И когда он спустился в подземное царство Аида, ему удалось своим пением заворожить адского пса Цербера, который всех пришельцев охотно впускал, но никого не выпускал обратно; он сумел обольстить Харона, перевозчика через реку забвения, и усмирить эриний и прочую подземную свору. Ну а когда он добрался до самого Плутона и его супруги Персефоны, сдвинуть дело с мертвой точки было уже не так трудно. Существа, наделенные силой, попустительствуют слабости куда охотнее, чем ревностные и тщеславные недоростки. Тем более что Персефона, тоскуя по земле, сострадала людям, особенно любящим. Сама она в постылом браке не знала любви, и любовь представлялась ей запредельным чувством. И не было таких уступок, на которые не пошел бы ради нее угрюмый подземный владыка. Самые щедрые дары расточают как в этом, там и в том мире самые нелюдимые существа.

Орфею позволено было забрать жену наверх — если пойдет.

Только пусть Орфей не оглядывается, пока не выйдет за пределы чужих владений.

Орфей уходил из Аида, разрываемый двумя побуждениями: душа рвалась вперед, спеша, пока боги не передумали, и тут же поворачивала назад: идет ли за ним Эвридика? Но оглянуться он не имел права.