День рождения кошки

Установили на лестничной площадке осветительные приборы. Пиротехник ждал сигнала для взрыва.

Глаша репетировала с актерами перед бутафорским щитком.

— Ты поворачиваешься, вспышка — и падаешь со стремянки. Не бойся, мы тебя подхватим…

Она оглядывается с досадой:

— Мама, ну все, ты уже не понадобишься, спасибо!

— Если что, звони, я в секунду здесь.

Хорошо, что семья старшей дочери живет в соседнем доме.

Когда-то мама мечтала, что Глаша станет врачом. Ей казалось, в характере девочки есть твердость, необходимая хирургу.

Глашин папа был хирургом, мама его любила, и сердце ее обмирало от восхищения, когда он шагал по больничному коридору и полы его халата развевались, как бурка полководца.

Гром истребителя в небе, стремительный аллюр всадника и жесткий росчерк скальпеля по живой плоти не могут не взволновать женского сердца. Помимо сознания и воли. Коллективное бессознательное женщин творит свои мифы. О кентавре, например: чтобы выше пояса он был человек, а ниже пояса — конь.

Сына-воина Бог не дал, так пусть хоть дочь осуществит эту честолюбивую жажду — власть знающей, зрячей, твердой руки.

Так и мерещилось: вот она после сложной, успешно проведенной операции стаскивает с лица маску, стягивает с рук резиновые перчатки и устало отдает последнюю команду ассистентам, медсестрам и анестезиологам: «Всем спасибо! Все свободны».

В восьмом классе она даже отправила Глашу на целый год в другой город, к папе, чтобы приобщить к священному ремеслу.

Потом убедила поступить в спецшколу при мединституте — с усиленной биологией и химией.

Не помогло: в десятом классе своевольная девчонка бросила всю эту биологию и химию, экстерном закончила другую школу и поступила во ВГИК. Увы.

Мама уже сбегала по лестнице, следя, как на ступенях ломалась ее тень от ярких софитов. На площадке четвертого этажа закончилась репетиция и вдруг установилась полная тишина. Мама замедлила шаг, не понимая значения этой тишины, и подняла голову. Отчетливо раздался звонкий Глашин голос:

— Внимание… Мотор!

Мама замерла, по спине ее пробежали мурашки, и волоски на коже вздыбились от священного трепета — такая властная сила прозвучала в этом нежном девичьем голоске. И все готовно подчинились этой силе: оператор Виталик, актеры, пиротехник, осветители, директор, художник — все от этой секунды действовали послушно воле одного существа — ее дочери.

Мама выбежала из подъезда. В темноте двора на асфальте лежали яркие квадраты света с их площадки, мама запрокинула голову, постояла еще секунду и пошла прочь, стараясь не стучать каблуками.

Так вот она какая, эта минута, ради которой все они сегодня надрывались в суматохе, сводя воедино концы с концами.

Из ее жизни уже ушла любовь, образовавшаяся брешь одиночества пока успешно заполнялась работой (если бы еще не выходные и праздники, было бы совсем нечувствительно), благодатная усталость спасала от бессонницы, и даже в эту ночь она спала, но проснулась задолго до звонка будильника.

Съемочная смена заканчивалась, к восьми должен был прийти электрик Наиль, чтобы отсоединить кабель осветительного оборудования. Этот кабель так и тянулся из двери их подъезда к соседнему. Мама немного подождала электрика, но не выдержала, поднялась к своей квартире, следуя кабелю, как путеводной нити.

Наружная дверь по-прежнему была снята с петель, вход лишь условно прикрывался внутренней дверью, захлопнуть которую мешал кабель.

Мама толкнула дверь, она бесшумно раскрылась. В комнате все еще горели софиты, по коридору перемещались, как тени, усталые ребята, не занятые в съемках. На нее никто не обратил внимания. Во всей квартире царила ватная приглушенность бессонного утра.

Из комнаты донеслась последняя команда режиссера:

— Камера стоп! На сегодня закончили.

И еще через мгновение — усталое, но четкое:

— Всем спасибо! Все свободны.

Баба Маша смотрела в пустой утренний двор из окна — бессмысленно, как в телевизор. Алина спала. К счастью, ребенка не водили в садик, пока прабабушка была еще в силе.

Правда, вся семья уже собирала про нее анекдоты, но до настоящего маразма было еще далеко. При настоящем будет не до смеха.

А пока она и сама не прочь была посмеяться над собой вместе со всеми.

— Таня, — говорила она старшей внучке, — тебе звонила твоя подруга, просила передать, что ей сейчас что-то там ставят на телефон и если потом до нее нельзя будет дозвониться, то она в каком-то интернате.

Оказывается, что речь шла об установке модема и о выходе в интернет.

Им смешно. Да, она не старалась вникнуть во всю эту новизну. Более того, она от нее шарахалась, как от брызг лужи, по которой проезжает машина. Экономила силы: ведь помнить прошлое — тоже работа.

Оно оскудевало и таяло с каждым годом, как шапка полярных льдов. Но и то, что уцелело, уже некому было поведать.