День рождения Лукана

– Да, но бабушка не знала, кто она. В жизни эту особу обычно не называют Локустой, у нее другое имя. Это со мной у нее вышел промах – я нечаянно услышала ее прозвище. Думаю, так бывает нечасто. Поэтому многие с чистой совестью обращаются к ней за целительными составами, которые она действительно делает мастерски. Сама по себе эта старуха, похоже, безобидна. Ей интересно делать то, что она делает, все равно для какой цели. Не буду скрывать, твое состояние нередко внушает мне мысль все-таки обратиться к ней.

– Только попробуй! – вскипел Лукан. – Из дому выгоню! Это ж надо было придумать! Ладно за травками пришла, но выяснять у убийцы, точно ли это она и почему на свободе… Как сама-то живая от нее вернулась? А если бы она решила избавиться от ненужного свидетеля?.. – Он немного помолчал и, успокоившись, продолжал: – Зло – всегда зло. Эпическая поэма тем и хороша, что в ней можно показать истинное его лицо. Хорошо бы смотрелся мой Секст Помпей на провонявшей кошками лестнице перед жующей служанкой!

Он засмеялся, но Полла не разделила его веселости. Она подошла к нему, сидевшему, откинувшись, в кресле, и, встав за его спиной и обхватив руками его голову, стала гладить и целовать лоб, темя.

– Марк, милый, с тобой что-то происходит! Ты болен, а я не знаю, чем помочь…

– Почему не знаешь? Я не раз говорил тебе, что от головной боли мне лучше всего помогают твои руки, когда ты вот так обхватываешь мою голову. Это лучше всяких тошнотворных снадобий, которыми ты меня все время пичкаешь в союзе с занудой Спевсиппом. Ну да ладно, ради твоего спокойствия я готов терпеть их. Очень надеюсь, что до того чтобы поить меня мочой раба, месяц евшего одну капусту, – или что там такое советует достопочтенный Катон Старший? – вы все-таки не дойдете.

Он усмехнулся, запрокидывая голову, чтобы взглянуть на Поллу.

– Но я уверен, что это не болезнь. Просто «Фарсалия» владеет всей моей душой. Она гремит во мне, прорывается в моих ночных сновидениях. Мне кажется, у меня скоро начнут болеть чужие раны. Но полпути уже, пожалуй, пройдено… Когда я закончу ее, я… наверное, возьмусь за что-нибудь более радостное.

– Сомневаюсь! – вздохнула Полла, не выпуская его голову из своих ладоней. – Все твои прежние поэмы тоже были мрачны. Головные боли – это далеко не вся твоя болезнь. Какой-то тлеющий внутри тебя очаг приводит и к извержению этих образов, и к болям…

– Не знаю… Я когда-то говорил тебе, что в детстве меня разрывала надвое вражда между отцом и матерью. Ведь я все-таки любил их обоих… Может быть, поэтому я сердцем чувствую гражданские войны и их ужас… К тому же эта тема волновала и моего деда… – ну, да ты сама знаешь.

– В вас во всех есть что-то общее… – задумчиво произнесла Полла. – Трагедии твоего дяди тоже местами вызывают содрогание… Но все же он, в отличие от тебя, не превышает меры в ужасах. А трактаты его и вообще дышат спокойствием и ясностью мысли. Ты прости, но я никак не могу соединить в себе его образ, он распадается, как будто это не один человек, а несколько или как будто в нем двойное или даже тройное дно…

– Неправда, нет в нем никакого тройного дна! – решительно возразил Лукан, выпрямляясь и освобождаясь от ее рук. – Ты мало общалась с ним. Просто круг его интересов превосходит кругозор не только женщины, но и большинства мужчин.

– Ты хочешь сказать, что ты всегда понимал его поступки?

– Нет, но я всегда верил ему. К чему и тебя призываю. Сколько я себя помню, он был добрым гением всей нашей семьи. Оказавшись в изгнании, он писал оттуда своей матери, моей бабке, что желал бы стать искупительной жертвой за всех нас, чтобы на него пали все отмеренные нам невзгоды. Я еще с детства помню, как она со слезами это читала. Да и мне он во многом ближе родного отца, как и я заменил ему сына, умершего, когда мне было два года. Когда он вернулся из изгнания, все мое воспитание и обучение было поставлено на совершенно иной уровень по сравнению с тем, что было до того. Мои родители тогда уже взаимно отдалились, охваченные ненавистью, а заодно чуждались и меня: оба недолюбливали во мне отражение друг друга. Не знаю, что бы из меня выросло, если бы не дядя. Я бы, наверное, тоже превыше всего ставил обогащение, а отдыхая от должности, коснел бы в деревне и ворчал на весь свет. А ведь отец мой дарованиями не уступает старшим братьям! Дед, как мне говорили, вообще считал его лучшим. Впрочем, да не произнесет мой язык хулы на родителей! Каковы бы они ни были, жизнь мне дали они…

Постепенно скорбь по маленькой августе в Городе утихла, и Нерон вернулся к привычному образу жизни с пением, пирами и разгулом. Мужчин занимали события парфянской войны, и Лукан, принимая друзей, тоже порой обсуждал с ними стратегию Корбулона и коварство Вологеза, но Полла не могла да и не старалась в них разобраться. Боевые действия и политические интриги, совершавшиеся где-то в немыслимой дали, не затрагивали ни ее ума, ни ее сердца.