День рождения мертвецов

Пока я ворочал матрас, розовый носорог упал на пол. Я поднял его. Пушистый. Мягкий. Теплый.

— Ее родители больше здесь не живут. Раз пять переезжали за последние восемь лет, и он все время находил их. Каждое шестнадцатое сентября — очередная открытка.

Доктор Макдональд обняла себя одной рукой и, склонив голову набок, мрачно уставилась на висящие на стене над рабочим столом книжные полки. Они были забиты книгами в твердых переплетах: штуки две в кожаном — Диккенс, Клайв Стейплз Льюис,[25] другие — в выцветших картонных обложках: Иэн Флеминг, Джилли Купер, Харпер Ли.[26] Было еще несколько, которые выглядели, так, словно были обернуты в прозрачные пластиковые обложки: Энтони Горовиц, Габриэль Кинг,[27] пара Гарри Поттеров и какое-то вампирское дерьмо. Она сняла с полки «Лунного гонщика»,[28] пролистала — морщины между бровями стали глубже. Потом, прикусив нижнюю губу, проделала то же самое с «Львом, Колдуньей и Платяным Шкафом».[29]

— Я уже просмотрел их. Никаких секретных записок между страницами не спрятано. — Посмотрел на часы: — Пора двигаться.

Никакой реакции. Она все так же, прищурившись, смотрела на книгу.

— Эй? Вы здесь?

Моргнула:

— Да, конечно, уже пора.

Доктор Макдональд сунула книгу обратно на полку и взяла с тумбочки фотографию в рамке. На ней была маленькая девочка в розовом платье принцессы, с тиарой на голове, волшебной палочкой в руке и парой крылышек за плечами. Улыбка во весь рот. Двух зубов не хватает. Ярко-рыжие волосы собраны во что-то вроде пучка. Она держала в руках хеллоуинскую тыкву — сквозь оскаленный рот сверкала свеча.

— Когда мне было восемь, — сказала она, — тетя Джен сделала мне костюм к Хеллоуину. Что-то наподобие комбинезона, черный, белое пузико и лапки, роскошный хвост и громадная, с метр высотой, полосатая красно-белая шляпа. А все мои подружки хотели быть принцессами из диснеевских мультиков.

— Ребекка была зомби. А Кети вырядилась Ганнибалом Лектером. Мы одели ее в оранжевый комбинезон, и Мишель сшила для нее смирительную рубашку из старого одеяла. — Мои губы растянула улыбка. — Я принес ей ограничительную маску, и мы таскали ее за собой на такой тележке с двумя колесами, а Ребекка тащилась за нами и рычала на каждого встречного: «Мозззгиии»… Они съели столько леденцов и батончиков «Марс», что их тошнило несколько дней. — Я провел рукой по мягкому розовому носорожьему меху. — Это был наш самый лучший Хеллоуин.

И самый последний. Потом этот ублюдок похитил Ребекку, и все пошло к чертям.

Я посадил носорога обратно на кровать и разложил вокруг него банду разноцветных плюшевых медведей. Сунул руки в карманы. Пожал плечами:

— Ну, вот как-то так…

Доктор Макдональд поставила фотографию обратно на тумбочку.

Молчание.

Я откашлялся:

— Нам, наверное, пора.

Звук от дворников на ветровом стекле был такой, как будто кто-то тер по нему воздушным шариком. Туда-сюда, оставляя на стекле грязные разводы там, где дождь отказывался выполнять свои обязанности. Скрип-скрап, скрип-скрап.

Доктор Макдональд заерзала на своем кресле:

— Конечно, в этом не было никакой его вины, вам хорошо известно, какими могут быть патологоанатомы — короли своего собственного маленького королевства, и каждый, кто проявит хоть малейшую силу воли или станет противоречить им каким-либо образом, немедленно в ответ получит пространную лекцию о том, как делаются дела в «настоящем мире». Ну, я имею в виду, что они могут даже сказать, что…

И опять по новой, снова и снова, и так всю дорогу до Данди. А снаружи — дождь, дворники скрипят и мотор рычит, и все это перерастает в головную боль, которую любой сейсмограф, мать его, может засечь на другом конце света.

В пелене дождя замаячил зеленый дорожный знак — «Олдкасл 5».

Слава Тебе, Господи.

— …и поэтому, когда я повернулась и указала ему на то место, куда был сделан укол — его не было видно из-за укусов на груди, — я подумала, что он сейчас вот-вот взорвется, просто бах — и всё, прямо на том самом месте…

По крайней полосе проревел громадный восемнадцатиколесный трейлер, и старенький «рено» закачался на рессорах, захваченный мощной воздушной струей. Ветровое стекло залепило грязными брызгами из-под колес.

— …в том смысле, что психологически это было именно то самое место, куда следовало смотреть, но поди попробуй даже попытаться сказать ему об этом.

И опять, снова и снова.

Я вцепился в рулевое колесо — представил, что это ее горло, и сжал…

— Эш?

А я все давил и давил.

Молчание. Только рев мотора, дорога, радио и дождь.

Она кашлянула:

— Я ведь вам совсем не нравлюсь, правда? Каждый раз, когда вы смотрите на меня, потом следует небольшая пауза, как будто вы сдерживаетесь, чтобы не забить меня до полусмерти. От меня исходит угроза или я на самом деле так вас раздражаю? Готова поспорить, что это раздражение. Я всегда раздражаю людей, когда нервничаю, а новые люди всегда вызывают у меня нервозность, особенно когда они с ног до головы покрыты ссадинами.

— Может быть… Может быть, нам стоит немного послушать радио?

Снова молчание, а потом короткое:

— О’кей.