День рождения покойника

— Здравствуйте…— застенчиво сказала Маняша-кассир и брякнулась со стула в обморок. Василий поскреб лысину.

— Витамина пе-пе один ей не хватает…— поставил он диагноз.— Да и какой тут может помочь витамин, когда загнали нерожалую девку здоровую в шкафчик! Поневоле падать начнешь.

И он пошел в комнату, где сидели арифмометры поглавнее.

— Здорово, бабоньки!— тем же манером гаркнул он и оскалился, невольно ожидая, что и эти начнут сейчас осыпаться со стульев. Но тут народ собрался поядренее. Глазки спрятали, дышать, правда, перестали, но каждая на своем шесточке усидела. Только одна за шкафчиком вдруг начала хихикать шепотом, будто ей под юбку озорник какой мохнатый забрался.

— Тебе чего? Тебе чего надо, черт окаянный?! Это, конечно, Ариадна Зуевна встала на всеобщую защиту. Руки в боки, пузо вперед — такую и бронепоезд не устрашит.

— Деньги надо. Неужто не видать?

— Де-еньги?!— драматически задохнулась от возмущения Зуевна.— А милицию вызову, не хочешь? Пош-шел отсюда, фармазон ленивый, не пугай народ!— и она двинулась в рукопашный бой.

— Ариадна, не бузи! Где Цифирь Наумовна?

Цифирь Наумовна не замедлила отворить дверь своего чуланчика.

— В чем дело, товарищи? Почему не работаете?

Главный бухгалтер вид имела жирного хищного индюка. Во всеуслышание врала, что по отцу происходит из цыган и на этом основании ходила раззолоченная, как народная артистка цирка. Золото у ней блестело везде: и во рту, и в ушах, и на шее, и в грудях, не говоря уже о пальцах, которые от колец и перстней торчали врастопырку. Таких, говорил Василий, сажать надо с первого взгляда, без ревизий, нипочем не ошибешься.

Телеграф тут у них работал справно. Цифирь первым делом протянула ладошку:

— Документ…

Василий заулыбался.

— Зачем тебе документ, дуся? Неужели на мне не написано, что я — Василий Степанович Пепеляев — пришел получить свою кровную прогрессивку и еще жалованье за протекший месяц? А ты, как, прости господи, милиционер, грубишь: “Документ!”

Цифирь Наумовна необидчиво улыбнулась:

— Ничем не могу…— и двинулась восвояси. Уже в дверях обернулась.

— Кстати, прогрессивка и зарплата за месяц вперед выплачена матери погибшего Пепеляева. По личному распоряжению Спиридона Савельича. Любочка, покажи товарищу, если он так интересуется.

Товарищ, конечно, интересовался, но не настолько, чтобы ковыряться в бухгалтерских промокашках, И так все было ясно: сплошное вредительство и широко разветвленный заговор.

— Запиши, Любочка,— сказал он гордо.— Деньги эти я жертвую на осушение града Китежа. Из них пять (прописью: пять) на строительство наклонной пизанской башни в городе Бугаевске… Да, кстати, там у вас кассиршу застрелили, так что вы побеспокойтесь, что ли. Все ж таки девушка…

И он ушел интеллигентно, даже дверью не шарахнув.

Теперь надо было все не торопясь и, хорошо бы, под хорошую закуску в хорошем месте обдумать,

…И уже часа через два его, многодумного, видели на окраине Чертовца, на улице с лирическим названием “Улица Второй линии Рыбинско-Бологоевской железной дороги”, громогласно-пьяного, победоносно вещающего на все стороны света:

— Я есть хто? Я — Воплощение есмь! Ибо поелику возможно и во веки веков — ДУ-ДУ-ДУ! Расступись народ! “Красный партизан Вася Пепеляев” в землю обетованную плывет.

Плыл он на кладбище, посетить могилку свою.

— Во устроился, паразит! — не сдержал восхищения Пепеляев, когда наконец отыскал место своего успокоения.

Местечко и в самом деле было хоть куда. Как на даче.

Молоденькая, но уже плакучая березка застенчиво шелестела листвой. Ее, видать, привезли из леса вместе с дерном, и она славно принялась, только на одной из веток листья слегка пожухли.

Вообще, все было сработано без халтуры: цементом аккуратно обделанный цветничок, песочком вокруг посыпано, оградка из хорошего, но, правда, некрашенного штакета. Цветочки…

Да и на место, надо сказать, не поскупились. Отсюда и речку было видно, и леса за рекой, а если захочешь, то и городом, пожалуйста, любуйся…

Василий даже вздремнул на скамеечке, утомленный событиями прошедшего дня.

Нельзя сказать, что его очень уж обеспокоило новое положение. Денег, конечно, жалковато было, а в остальном — клизьма все это от катаклизьма, определил он, балуется начальство… У них-то положение — тоже не позавидуешь. Только было обрадовались, что “Партизан” сгорел — можно, стало быть, кучерявую клюкву устроить на зависть другим пароходствам, а тут, здрасьте, явился не запылился герой-погорелец, всю спектаклю им попортил. Одно ведь дело, когда все сгорели, дружным коллективом, воодушевленные пятилетним планом, с пением “Ай-дули-ду!”, и совсем, конечно, другой дермантин, когда, оказывается, один из героев в это время с Алинкой в перинке кувыркался. А там, глядишь, и еще кто-нибудь припрется. Я, скажет, в Котельникове в очереди за маргарином стоял… Да, вздохнул Вася, начальству тоже нелегко. С них ведь тоже, бывает, спрашивают.