День рождения покойника

Приближение светской жизни Василий без ошибки определял по тревоге, которая сквозить начинала во взглядах, исподтишка на него Алиной бросаемых. Это она за него, дуреха, боялась! Как будто он мог позволить себе в гостях что-нибудь слишком уж этакое: не к месту матерное ляпнуть, хозяйку не за то место ухватить или, того хуже, нежное какое-нибудь блеманже приняться ножиком резать вместо того, чтоб — плоскогубцами его, как принято… Насчет того, чтобы бонтон держать, ослепительное впечатление произвесть — этому не Пепеляева было учить! Конечно, учитывая уровень, он перед гостями о катаклизьмах или безразмерности пространства не очень-то распространялся. Философов тоже не касался. Изящную словесность, равно как и науку /в смысле перпетуум-мобиле/, падение нравственности и проблемы рисосеяния за полярным кругом — этого он не трогал. Все остальное — годилось вполне. И, вешая на уши благодарном слушательницам лапшу своих импровизаций, замечал Пепеляев, что смотрит на него Алина, словно бы даже коченея от уважительности. И чуял он в такие звездные моменты, что, возможно быть, отнюдь не кошачье место занимает Пепеляев в сумеречной алиной душе.

…Водили его показывать и на танцы.

Танцевала там Алина или не танцевала, Пепеляев не видел. Но возникала она из окружающей тьмы рук, ног, веселящихся голов и тел всегда словно бы запыхавшаяся. И непременно волоча за собой какую-нибудь из подружек. “—А это вот Вася, Василий Степанович… Я говорила тебе…”

Амплуа свою Пепеляев нашел быстро. Амплуа называлась: “Столичный штучка Пепеляев проездом в Бугаевске”. Морда то есть слегка от скуки прокисшая, ножки сикось-накось, а взгляд — надменный, как у тухлого хариуса.

— Мда…— говорил снисходительный Василий алиным подружкам,— Очень мило тут у вас… приятственно…

С танцев его уводили раньше других. И право слово, не без зависти глядели им вслед. Уж больно хороша была пара! Василий… ну, о Васе и говорить нечего… и Алина — как сияющая девочка-толстушка с медным обручальным колечком на пальчике, как воплощение, прямо сказать, тихой и нежной покорности к судьбе, которую она взяла за рога…

Вообще сказать, Василий жил в Бугаевске довольно активной культурно-массовой жизнью. За время своего пребывания здесь он четырежды смотрел с Алиной “Рыдание большой любви”, неумолимо засыпая к середине первой серии; дважды посетил зеленый театр: один раз заблудившись, а второй раз чтобы показать салагам из “Ай-люли”, как надо бацать “Цыганочку”; прочел околомагазинному народу пяток-другой лекций-воспоминаний о международном положении, а также о своем недавнем посещении Бермудского треугольника, о магнетических превращениях палочек Коха в витамин bb1 с помощью флюорографии и очковтирания и т. д.; посетил книжный магазин, где в предвиденье принципиально-новой жизни спер макулатурную книгу-пособие по паркетному делу; купил Алине мешок картошки по дешевке. Но, главное, отпустил бороду и побрился наголо…

…Поскольку из всего перечисленного именно последнее имело для Василия довольно катастрофическое последствие, об этом расскажем подробнее.

…Однажды утром Василий, по обыкновению проснулся и пошел в город… Там у него возле магазина завелись, конечно, кое-какие знакомцы. Но компании, в высоком значении этого слова, увы, не было. Слишком уж баснословно дешев был “Блик”, и люди никакого финансового смысла сбиваться в коллектив не видели…

Вот местные собаки ежеутреннюю встречу с чужестранцем-Васей, действительно, ждали с нетерпением. Часам к десяти уже сидели возле магазина фронтом к улице, из которой появлялся Пепеляев, и с посторонними, блюдя верность Васе, ни в какие сношения не вступали… Собак было пятеро. Агдам, Вермут, Рубин, Кавказ и предводительница их — Елизарыч — тоже сука с усами.

Он кормил их вафлями. Теми самыми, которые — в олифе. От вафель они изумленно икали. Но закончив трапезу, благодарно и дружно провожали кормильца до причала, где полюбил сиживать Василий Степанович по утрам, предаваясь размышлениям о смысле всего сущего.

Ну, может, чуть подольше посидел в тот знаменательный день Пепеляев у реки. Ну, может, чуть более кучерявый протуберанец возрос в тот момент на солнце и потому чуть язвительнее припекло бедную его тыковку-маковку… Но только, короче, врубился Василий черт-те через сколько времени и черт-те где!!

…Лежит под забором — ей-богу, даже перед бугаевцами стыдно!— вылитый персонаж с агитплаката великобабашкинского общества трезвости: “Алкоголик? Каленым коленом — вон!” Одна ноздря в песке дышит. Из другой — аленький цветочек торчит. То ли сам возрос от мерзкого пьянства, то ли детишки украсили… В карманах ржавые гвозди, а в волосах, наощупь, репьи, коровий, вроде бы, навоз, ну это ладно… Так ведь и еще кое-что — совсем уж несуразное!— веночек!

Если веночек, решил Вася, то вполне возможно, что я по Шепеньге как по суху гулял. А то, может, меня в “Свежий воздух” опять носило? Может, там колобродил? Изгнанием, к примеру, чахоточного беса-вируса занимался из грудей молодых туберкулезниц методом рукоположения?..