где, подвластные тайным и прекрасным законам мерности, текли, благородно посвечивая златом и светом, литые веские словеса, сопрягаясь в цепочки фраз, то протяженные, то краткие, которые, сцепляясь одна с другой, перетекая одна в другую, организовывали некий загадочный златокованый объем, солнечным медом сияющий, связной структурой своей напоминающий… ну, например, кусок пчелиных сот, который так и тянуло взять на ладонь и восхищенно рассматривать хитромудрую словесную вязь, насквозь пронизывающую его, внутри которой…
— Следующая — платформа Кукуево!
Жужиков отворил глаза.
Тотчас укорил себя: в такую жару нездорово спать!
Голова была тяжкой, чужой. Лобные кости как бы жужжали от тупой боли.
Все мышцы были полны жгучим ноющим изнурением — словно темная угрюмая вода непроточно загустела в жилах.
Сердце билось мелко и трепетно. Иногда оно словно бы промахивалось мимо ритма, подвсплывало куда-то к горлу. Сразу же трудно становилось дышать.
Дышать и так было нечем, кроме этого густого стекловидного студня, который колыхался по жаркому вагону и в котором отчетливо мешались нашатырная вонь мужских подмышек, запахи едкой горячей женской сырости, еще какая-то тухлость и победительный чесночный дух колбасы, которой без остановки закусывал кто-то на соседней скамейке за спиной.
Жужиков по-рыбьи сделал ртом и тут же пугливо подумал: «Как бы это… — имея в виду сердце. — Накануне… Нет! Нельзя, нельзя! Ни в коем случае! Получится стыдно и жалко: сказал смелость и с перепугу помер. Нельзя!» —
но ему уже вообразилось, как он оползает наземь, цепляясь за решетку ограждения платформы («Нет, нет! — тотчас поправил он себя. — Пусть уж лучше здесь, в электричке. Хоть надежда, что довезут, спасут!»), и начал послушно крениться набок, чтобы бухнуться сначала о скамейку, которая была пуста рядом с ним, а потом, с грохотом, привлекающим к себе внимание, свалиться и на пол, но огромным усилием сумел сдержать себя.
Слава богу, электричка принялась тормозить. «…До чего же медленно! — с тоской и страхом подумал Антон Павлович. — Не дождаться! Неужели не дождаться??» — и слезы вдруг горько подхлынули к глазам. «Как просто! Наверное, то, что сейчас происходит, — правда, потому что этой должно быть очень просто!» — и ужас, тошнота обуяли вдруг его: от обыденной тоски этого полупустого дремотного вагона, от белесой скуки дневного солнца, мутными квадратами лежащего на мелко замусоренном полу. Вот здесь он и должен помереть?..
Он встал.
Старательно перехватываясь за спинки скамеек, пошел — почти побежал — к тамбуру. В тамбуре воздуха не было вовсе.
Двери зашипели. Не сразу, а как бы помедлив в издевательском размышлении, разъехались наконец.
Он выскочил, как вывалился, на платформу в панике, — отчаянно взыскуя распахнутым ртом свежего воздуха! С жадностью уцепился за решетку платформы.
«Пронесло? — с неуверенной радостью подумал он, истово вслушиваясь в глубину себя. — Кажется… Неужели — пронесло?»
(Он часто их видел, пожилых людей, стоящих ухватившись за стенку, за решетку — тихих и от всего мира отчужденных, терпеливо ждущих милости от собственного сердца. Теперь и он был среди них.)
«Ну что тебе еще надо, чтобы ты наконец уяснил?» — спросил Жужиков, когда слабость отхлынула, когда задышалось уже в полную грудь, уже со сладостью, уже с отчетливым ощущением великолепной яркой чистоты здешнего воздуха.
«Погоди… — попросил, слабо усмехнувшись, Жужиков. — Дай просто подышать…»
«В последний раз пытайся! Теперь — ты понял? — нельзя, чтобы все, глупо и просто оборвавшись, ограничилось только тем, что было!»
«Да, да, конечно. Только дай подышать маленько…»
«Это тебе знак был», — подумав, заметил Жужиков.
«Наверное, да…» — грустно согласился Жужиков.
Краем леса по дорожке, мягкой и тихой, он шел к поселку.
После того что он натворил в Москве, после того что случилось в вагоне, он испытывал ужасающее опустошение.
Походочкой шел осторожненькой, старческой, а когда заметил это, — так вдруг пронзительно-сладко вообразил себя именно старичком, именно странничком, бредущим издалека в далеко, легким, сухоньким, совсем свободным от бремени суетных забот, строго сосредоточенным на чем-то таком
Здесь, у края леса, было много простора, но дышалось с усилием. Из солнечно-пестрой чащи тянуло мощным печным жаром. Справа же — над полем — воздух стоял неподвижно и жирно. Дальний край поля был словно бы подернут сизым чадом.
Небо казалось безоблачным. Однако не сыскать было солнца в этом угнетающе слепящем, цвета растопленного сала пространстве, густо скопившемся над и вокруг Жужикова.