День рождения покойника

— А-а… — скучно говорит тут Леня и показывает под кровать.

Лезут под кровать, а там — все до копеечки — сберегательские денежки — в мешке.

Тут даже Девяткин ошалел, даром, что пол-Митреевки посажал и отличник боевой и политической подготовки. Ты, говорит, дурак? «Не-е», — отвечает Ленька и улыбается, как один только он умел улыбаться.

Садится у окошка — время аккурат закатное — и все оглядывается на народ, который в избе толчется. Дескать, когда вы отвалите отседова, смотреть мешаете.

Ну, конечно, повязали тут Леничку, свезли в гнусное узилище, на нары бросили. Решили образцово-показательный суд над ним устроить, чтобы другим митреевцам неповадно было заниматься преступным метрополитеном.

Самых свирепых прокуроров пригласили, лучших свидетелей выписали, бригаду плотников пригнали — эшафот смастерить. Тут и пьяному ежу стало бы понятно: влупят Леньке-бедолаге по всей строгости революционных законов!

И только ему, пентюху, вся эта заваруха — как до задницы дверца! Над ним будто и не каплет. Глядит себе в окошко — благо, что окошки в митреевском КПЗ тоже на запад обращены, — и улыбается.

Ну, сжалились над ним соседи по нарам. Научили, как жить. Ты, говорят, дурак всенародно признанный, так и пользуйся этим!..

И вот однажды смотрит караульный начальник, а Ленька как с утра на одну ногу встал, так на ней и стоит. Эта штука караульному хорошо известная. «Ты, я так понимаю, чайка?» — спрашивает.

«Так точно! — радостно улыбается Ленька. — Чайка!» — и стоит.

И простоял он этой одноногой чайкой, не поверите, полтора года! (Только почему же это «не поверите?» Я одного паренька знал, так он три года наперекор медицине под себя по ночам мочился — из одного только гордого принципа.)

Стали тут Абраамова Леню всесторонне изучать и анализировать: чайка он все-таки или не чайка? И в Тулу возили — в психиатричку, и в Москву — в Сербскую экспертизу. А Ленька на своем, — вернее, на своей одной, — как встал, так и стоит: «Чайка!» Ну что ты с таким дураком поделаешь?

Он бы и до сих пор стоял — человек непокоренный, с большой буквы «Ч»! Ему — что возле окошка сидеть, на закаты глядеть, что на одной ножке посреди Сибири стоять, — все одно-едино! Сто лет надо? Сто лет бы простоял!

Но не получилось у Ленички «сто лет». Произошло у него досаднейшее недоразумение с нервно-психическими массами Петелинской спецколонии, куда его в конце концов определили, и — все насмарку пошло!

Петелинская (кто, может, и не знает) — это такая больница — не больница, тюрьма — не тюрьма. Дурдом, в общем, с тюремным уклоном в санаторное обслуживание.

Вот уж где, кажется, началось для Леньки светлое будущее! Паек — госпитальный, 70 коп. в день, жри от пуза! Народ кругом — смирный, интеллигентный: бухгалтера, растлители, изобретатели. Днем — процедуры, свежий воздух, полезный труд в огороде. Вечерочком — картишки, лото, домино, даже, не поверите, телевизор! Сиди, в общем, не хочу.

И так бы ему и сиделось там до самого победного конца, да оказался на Ленькину беду в том крепком коллективе умственно отсталых один жутко нездоровый элемент — директор дэза. Ему все больше чуждое проникновение чудилось и вселенский подкуп.

И вот однажды, когда Леньку повели в карцер на лечебную профилактику, собрал тот нездоровый домоуправ кворум и повел речь.

Психи, говорит. Мы — все психи, и потому, как у настоящих психов, у нас бывают минуты просветления. А вот у Абраамова таких просветлений нет, и это не может не вызывать. Как встал он год назад на одну ногу, как объявил себя чайкой, занесенной в Красную книгу, так и стоит… Он к нам, товарищи, внедрен и подослан! Это я вам авторитетно говорю, как бывший директор дэза! Телевизор у нас перегорел? Перегорел. На огород (якобы из-за дождей) вторую неделю не выпускают? Не выпускают! Нянечку нашу любимую, тетю Тасю, на курсы якобы повышения сослали? Сослали! Это все его, Абраамовых рук дело! Поэтому предлагаю…

Короче! Через сколько-то времени, ближе к вечеру, слышат вдруг санитары дикий вопль из красного уголка. Прибегают и с удивлением видят: висит посреди потолка на старом крюке от люстры Ленька Абраамов, завязан в узел из скатерти. И орет он, товарищи, таким страшенным матом, что даже санитары удивились.

«Сымите! — орет. — Не чайка я! Леня я, Абраамов! Только переведите, ради христа, к нормальным людям!»

Кто бывал в Петелинской колонии, тот не даст соврать: потолки там высотой метра четыре, не меньше. Как умудрились психи Леничку на тот крюк приспособить — это один только доктор Ганнушкин мог бы объяснить. Но даже и это не важно. Важно то, что раскололся Леня, как гнилой орешек, признался: не чайка он, и не занесен он в Красную книгу дураков, вранье все это и злобная симуляция.

И перевели тут, конечно, Леню Абраамова к нормальным людям, с нормальным сроком, в нормальный лагерь. И с тех пор его никто вроде и не встречал никогда…

Вот такая поучительная история про Леньку-дурака-Абраамова.