День саранчи (сборник)

- Ты что это, Достоевский? - сказал он. - Так не годится. Не русского корчить надо, не самоубийство рекомендовать, а сделать даме ребенка, еще одного потенциального подписчика.

Чтобы избавиться от него, Подруга притворился занятым. Он сел за машинку и стал отстукивать статью.

«Жизнь большинству из нас кажется страшной борьбой, полной боли и горестей, безрадостной и безнадежной. Нет, дорогие мои читатели, это только так кажется. Каждый, как бы он ни был мал и беден, должен развить в себе чувство прекрасного. Увидьте небо в барашках облаков и море в пенных барашках… Как поется в популярной песне, „лучшее в жизни - бесплатно". А жизнь - это…»

Продолжать он не мог и вновь обратился к воображаемой пустыне, где Отчаявшаяся, Убитая горем и остальные все еще складывали его имя. Ракушки у них кончились, и теперь они клали выцветшие фотографии, замусоленные веера, расписания, игральные карты, сломанные игрушки, поддельные драгоценности - хлам, который сделала ценным память - гораздо более ценным, чем все, что можно взять у моря.

Он заглушил свое доброе, отзывчивое сердце смехом, потом достал из мусорной корзины письмо миссис Дойл. И, как розовую палатку, поставил его в пустыне. На фоне стола из черного дерева дешевая бумага заиграла теплыми телесными тонами. Он вообразил миссис Дойл палаткой с волосами и жилками, а себя маломощными мощами, черепом и костями с экслибриса ученого. Когда он запустил скелет в палатку, тот расцвел каждым суставом.

Но, несмотря на эти мысли, он чувствовал себя холодным и сухим, как отполированная кость, и сидел, пытаясь найти моральный аргумент против звонка к миссис Дойл. Если бы он верил в Христа, тогда прелюбодеяние было бы грехом, все стало бы просто, а ответить на письма - легче легкого.

Потерпев в этих поисках полную неудачу, он отправился звонить. Он вышел из редакции б холл, где стояли платные телефоны, потому что по служебным вести частные разговоры не полагалось. Стены кабины были покрыты похабными рисунками. Уставясь на два сиротливых органа, он назвал телефонистке номер Берджес 7-7323.

- Можно миссис Дойл?

- Алло, кто это?

- Мне надо миссис Дойл, - сказал он. - Это миссис Дойл?

- Да, это я. - Голос ее был напряженным, испуганным.

- Это Подруга скорбящих.

- Чья подруга?

- Подруга скорбящих - Подруга скорбящих, я веду колонку в газете.

Он хотел уже повесить трубку, но тут она проворковала:

- А-а, здравствуйте.

- Вы просили позвонить.

- Да, да… что?

Он догадался, что ей неудобно говорить.

- Когда мы можем встретиться?

- Сейчас. - Она все еще ворковала, и он почти ощутил в телефоне ее теплое влажное дыхание.

- Где?

- Решайте.

- Тогда так, - сказал он. - Приходите в сквер, к обелиску, примерно через час.

Он вернулся за стол, дописал статью и пошел в сквер. У обелиска он сел на скамью и стал ждать миссис Дойл. По-прежнему думая о палатке, он окинул взглядом небо и нашел, что оно имеет цвет холстины и плохо натянуто. Он оглядывал небо, как глупый сыщик, пытающийся найти разгадку к собственной бестолковости. Не найдя ничего, он направил наметанный глаз на небоскребы, угрожавшие скверу со всех сторон. В этих тоннах изнасилованного камня и замученной стали он обнаружил то, что ему показалось разгадкой.

Американцы растратили национальную энергию в оргии камне- дробления. За короткий свой век они разбили больше камня, чем египтяне при всех фараонах. Они занимались этим истерически, исступленно, словно зная, что в один прекрасный день камни раздробят их самих.

Сыщик увидел, что в сквер вошла крупная женщина и направилась к нему. Он наскоро составил опись: ноги как булавы, груди - аэростаты, лоб голубя. Несмотря на короткую клетчатую юбку, красный свитер, кроличий жакет и вязаный берет, она была похожа на начальника полиции.

Он ждал, чтобы она заговорила первой.

- Подруга скорбящих? Ах, здравствуйте.

- Миссис Дойл? - Он встал и взял ее под руку. На ощупь рука была как бедро.

- Куда мы идем? - спросила она, когда он повел ее прочь.

- Выпить.

- К Дилеханти мне нельзя. Меня там знают.

- Пойдем ко мне.

- А это прилично?

Отвечать было не нужно, потому что она уже шла. Поднимаясь за ней по лестнице своего дома, он наблюдал за работой ее тяжелых окороков: они вращались, как два громадных жернова.

Он разлил виски с содовой и сел рядом с ней на кровать.

- Вы, наверно, знаете женщин насквозь - по вашей работе, - сказала она со вздохом и положила руку ему на колено.

Всегда в роли преследователя выступал он, но теперь ему почему-то было приятно, что роли переменились. Он отстранился, когда она придвинулась для поцелуя. Она схватила его за голову и поцеловала в губы. Сперва тикало, как часы, потом тиканье стало мягче, глуше, перешло в стук сердца. С каждой секундной сердце стучало все чаще и громче. Подруге показалось, что оно сейчас взорвется, и он грубо вырвался.

- Не надо, - взмолилась она.

- Чего не надо?

- Ох, милый, погаси свет.