День сардины

Но он никак не хотел уходить, так что в конце концов я открыл окно и высунулся с газетой в руке, показывая, что занят. Он стоял, задрав вверх голову и заложив два пальца в рот, чтобы свистнуть еще раз.

— Беги отсюда, детка, — сказал я.

Скрестив руки на груди, он спросил:

— Это ты мне? Слышь, старик, у меня хорошие новости.

— С меня довольно вчерашних скверных шуток, — сказал я.

— Твоя старуха пронюхала что-нибудь и заперла тебя?

— Она чуть с ума не сошла, когда мой рукав увидела.

— Плевать. Ты не трухай. Хорошие новости: Род молчал как рыба — нас не заметут.

— Хорошие или плохие — все равно. После вчерашнего мне до вас нет дела.

— Брось, старик. Уговор помнишь — быть вместе до конца.

— Я тебя предупреждал, чтоб никаких ножей.

— Приходи сегодня и скажи это всем.

— Не выйдет, я занят.

Он свистнул, махнул рукой и пошел прочь.

— Ладно, увидимся, — бросил он через плечо.

На том мы и расстались. Но у меня прямо гора с плеч свалилась, когда я узнал, что два молодчика с непроницаемыми лицами не постучатся в дверь. Так что я пользовался концертом, как мог. Нет ничего приятней полусна, и я сладко дремал, а солнце, пробиваясь сквозь листву деревьев и сквозь ресницы, окутывало мои сны светлой дымкой.

Во время пятого или шестого номера моя старуха вдруг стиснула мне колено.

— Господи, Артур, это он!

Я вздрогнул, с трудом сообразил, где я, и спросил:

— Кто?

Но я не мог добиться от нее толку. Оркестр в это время гробил какую-то грустную и медленную мелодию. В дальнем конце эстрады какой-то тип исполнял соло на тромбоне. Он играл стоя, иначе я и не увидел бы его.

— О чем ты, мама?

Она схватила меня за руку и сжала ее до боли.

— Это он — твой отец!

— Не может быть, — сказал я.

— По-твоему, я не узнаю собственного мужа?

— Но ведь ты его так давно не видела — долго ли ошибиться?

— Если это не он, значит его двойник.

Гарри наклонился к нам, и не удивительно, потому что моя старуха говорила в полный голос, все вокруг прислушивались к шипели на нас.

— Она говорит, это мой старик, — сказал я. — Вон тот, что играет на тромбоне…

— Твой отец?

— Так она говорит.

— Пойду взгляну на него поближе, — сказала моя старуха.

— Подожди, пока они кончат играть, — сказал Гарри.

— Довольно я ждала, — сказала моя старуха. — Пятнадцать лет.

И прежде чем я успел ее удержать, она уже начала протискиваться к проходу.

Надо отдать справедливость моей старухе — она умница. Я обмирал со страху, боялся, что вот сейчас она ринется прямо на эстраду, чтоб все решить разом на месте. Но вместо этого она повернулась к эстраде спиной.

Я вздохнул с облегчением и заставил себя не глядеть в ее сторону. Гарри толкнул меня локтем и шепнул:

— Положись на нее: она будет ходить вокруг, пока не найдет местечко, откуда сможет разглядеть его незаметно.

Через несколько минут я увидел, что она огибает дальний конец эстрады. Я все ждал, что тромбон вдруг умолкнет и кто-нибудь спрыгнет на землю.

Она не вернулась.

— Сиди спокойно, — сказал Гарри. — Теперь она следит за ним.

— Будет скандал.

— Ни в коем случае. Подойдем к ней после концерта.

— Вы пойдете со мной?

— Если хочешь.

— Если хочу! Да я умру, если не пойдете.

— Я все равно держался бы неподалеку, — сказал он.

— А вы бы вздули его на моем месте?

— Это уж глядя по обстоятельствам.

Я понял, о чем он говорит, и попробовал разобраться в своих чувствах. Теперь, когда мое желание исполнилось, я отдал бы все на свете, чтобы этого не было. Признаюсь честно, я боялся встречи с ним. Судя по всему, этой встречи и искать не стоило, мне-то уж во всяком случае. Он бросил семью и сбежал. И ни разу не вспомнил о моей старухе, не говоря уж обо мне, за долгих пятнадцать лет. Он был такой же сукин сын, как те, про которых пишут в воскресных газетах. И все же он был частью меня самого, и я хотел знать, что эта за часть такая.

— Только не торопись решать, — сказал Гарри.

— А вы откуда знаете?

— Нетрудно догадаться, — сказал он, потрепав меня по колену. — Это написано у тебя на лице, малыш. Сохраняй хладнокровие и гляди в оба — не делай ничего такого, о чем после придется пожалеть.

Когда предстоит что-нибудь неприятное, я всегда действую с ходу. Так было и теперь. Как только дирижер раскланялся и музыканты зашевелились, укладывая инструменты, я выскочил в проход и стал пробиваться к эстраде через толпу. Гарри потянул меня за рукав.

— Давай лучше кругом обойдем, — сказал он.

И мы обошли кругом. Моя старуха была возле того конца эстрады, где стоял мой предок; глаза сухие, но платок зажат в руке наготове.

— Он?

Она кивнула, не отрывая от него глаз, а он тем временем стал спускаться с эстрады.

— Боже, как он постарел! — прошептала она.

Я ничего не сказал, но подумал, что сейчас он постареет еще больше. Гарри ласково взял ее за руку, давая понять, что нужно уйти.

— Пусти!

— Ах, извини, — сказал он и отошел в сторону.

— Не сердись, Гарри. Кажется, я не в силах довести это до конца.

— Дело твое, — сказал он.

— Я не вынесу скандаля, — сказала она. — И не смогу взглянуть ему в глаза — подумай только, а ведь во всем виноват он!

— Ты как хочешь, мама, а я намерен потолковать с ним.

— Не вмешивайся!