День Шакала

Полковник Роллан полистал бежевую подшивку, лежавшую справа, возле спиленной гильзы 105-мм снаряда — вместительной пепельницы, которую в этот утренний час уже наполовину заполнили окурки сигарет «Диск Бле». В сообщении Р-3 от 30 июня говорилось, что каждый день один из охранников ходит на главный римский почтамт и забирает там корреспонденцию до востребования на имя Пуатье, хранящуюся — из понятной предосторожности — не в запертой абонементной секции, а в конторке почтового служащего. Агент Р-3 пытался его подкупить, но безуспешно: тот доложил по начальству и был заменен старшим по должности, которого также подкупить не удалось. Не исключено, что итальянская Тайная полиция эту корреспонденцию просматривает, но Р-3 имеет предписание не искать сотрудничества с итальянцами.

Ежеутренне за корреспонденцией является некто Виктор Ковальский, бывший капрал Иностранного легиона, служивший в роте Родена в Индокитае. По-видимому, у него есть поддельный документ на имя Пуатье или соответствующая доверенность. Отправляя письма, Ковальский опускает их в почтовый ящик главного зала за пять минут до выемки, затем дожидается, пока ящик опустошат и всю корреспонденцию отнесут на сортировку. Таким образом, перехватить поступающую или отправляемую корреспонденцию главарей ОАС возможно лишь ценою вооруженного столкновения, каковое, согласно инструкциям из Парижа, категорически воспрещается. Иногда Ковальский звонит по международному телефону, но ни засечь номер, ни подслушать разговор ни разу не удалось. Конец.

Полковник Роллан закрыл подшивку и перечитал второе утреннее донесение. Из Меца сообщали, что во время обхода в баре был задержан неизвестный, который отказался отвечать на вопросы и в последовавшей стычке нанес тяжелые увечья двум полицейским. Как выяснилось по оттискам пальцев, это — дезертир из Иностранного легиона Шандор Ковач, венгр по национальности, бежал из Будапешта в 1956 году. Примечание парижского полицейского управления: Ковач — известный оасовский боевик, разыскивается как участник террористических акций против правительственных служащих, в Боне и Константине (Алжир) в 1961 году, совершенных им совместно с другим оасовцем, пребывающим на свободе, бывшим капралом Иностранного легиона Виктором Ковальским. Конец.

Роллан еще поразмыслил все о том же, о чем думал целый час: что за люди эти двое и насколько тесно они были связаны.

Наконец он нажал переговорную клавишу, и послышалось:

— Досье на Виктора Ковальского, срочно.

Досье принесли из архива через десять минут, и около часу Роллан читал и перечитывал его, один абзац в особенности. Настало обеденное время, и тротуар под окном заполонили торопливые, деловито-беззаботные парижане; между тем полковник вызвал к себе на совещание секретаря, специалиста-графолога из отдела документации и двух дюжих молодцов из своей личной охраны.

— Господа, — объявил он, — от имени и без ведома отсутствующего здесь лица мы с вами сейчас сочиним, напишем и отправим одно письмо.

5

К обеденному часу брабантский экспресс прибыл на Северный вокзал, и такси доставило Шакала в небольшую, но очень удобную гостиницу на улице Сюрень, невдалеке от площади Мадлен. Конечно, никакого сравнения с копенгагенским «Англетером» или брюссельским «Амиго», но Шакал недаром выбрал пристанище поскромней. Во-первых, в Париже он собирался пробыть куда дольше, чем в Копенгагене и Брюсселе, а во-вторых, здесь недолго и натолкнуться на случайного лондонского знакомого — время летнее, июль. На улице он этого не слишком опасался, незаметный и почти неузнаваемый в своих темных очках. Зато в гостинице — в коридоре или вестибюле — очень даже мог бы весьма некстати прозвучать веселый возглас: «Кого я вижу!» — а затем и фамилия на слуху у какого-нибудь служителя, знающего его как мистера Дуггана.

Был он, правда, вовсе не примечателен. Жил тише тихого, булочки и кофе на завтрак приносили ему в номер. В кондитерской напротив он купил банку английского мармелада и попросил горничную, чтобы утром вместо черносмородинного джема ему подавали мармелад.

С прислугой он был ровен и учтив, по-французски выговаривал всего несколько фраз с жутким английским акцентом и вежливо улыбался, когда к нему обращались. А если его спрашивали, нет ли у него жалоб и всем ли он доволен, он отвечал, что как нельзя более, спасибо.

— Господин Дюган, — сказала как-то дежурному хозяйка гостиницы, — est extremement gentil. Un vrai[21] джентльмен.

Дежурный был более чем согласен.

И вел он себя как самый обычный турист: в первый же день купил подробный план Парижа и, сверяясь с записной книжкой, пометил крестиками интересующие его места. Затем обходил их и осматривал — очень досконально, обращая внимание на архитектурные красоты и держа в памяти исторические события.