День Шакала

Шарль де Голль достал очки из наружного кармана пиджака, надел их, развернул папку и стал читать. Голуби перестали ворковать, как будто осознавали всю деликатность момента. Взгляд Фрея скользнул по деревьям за окном, потом перешел на медный настольный светильник. Это был настоящий Фламбо де Вермай времен Реставрации, прекрасно выточенный, со встроенной электрической лампочкой и за пять лет президентства де Голля проведший с ним тысячи ночных часов, освещая государственные бумаги, ложившиеся на этот стол.

Президент читал быстро. Через три минуты он поднял глаза и, положив поверх папки скрещенные ладони, спросил:

- И что же вы хотите от меня?

Роже Фрей еще раз глубоко вздохнул и принялся сжато излагать шаги, которые он намеревался предпринять. Дважды в свою речь он вставлял фразу: "По моему мнению, это было бы необходимо, господин Президент, чтобы предотвратить угрозу..." На тридцать третьей секунде своего экскурса он было начал: "Интересы Франции..." - и тут же был прерван.

Президент стал говорить, начав с повтора последней фразы Фрея. Грассирующее "р" в голосе де Голля поднимало слово "Франция" на божественную высоту, высоту, которой прежде не удавалось достичь никому.

- Интересы Франции, мой дорогой Фрей, требуют того, чтобы Президент Франции не бегал по кустам от какого-то несчастного выродка и... - он сделал паузу, и презрение к неизвестному убийце угрожающе повисло в воздухе, - ... и к тому же, иностранца.

Роже Фрей понял, что проиграл. Генерал не вышел из себя, как ожидалось. Он говорил ясно и точно, как человек, ни в коем случае не желающий быть непонятым собеседником.

До полковника Тесье, сидевшего в приемной, доносились лишь обрывки фраз.

- Франция не потерпит... величие и достоинство... от какого- то шакала...

Через две минуты министр уже покидал кабинет Президента. Он сдержанно кивнул полковнику Тесье, прошел через Салон де Ордонанс и вниз по лестнице, к вестибюлю.

"Вот, - подумал старший швейцар, сопровождая министра к ожидающему "Ситроену", - идет человек с какой-то чертовски серьезной проблемой в голове. Интересно, что это такое наговорил ему Старик." Но, будучи старшим, он сохранил бесстрастное выражение лица, такое же непоколебимое, как и фасад дворца, в котором он прослужил двадцать лет.

* * *

- Нет, так не пойдет. Президент высказался однозначно по этому вопросу.

Роже Фрей отвернулся от окна своего кабинета и повернулся к человеку, которому была адресована ремарка. Через несколько минут по возвращении из Елисейского Дворца он вызвал к себе начальника канцелярии, или, как его еще называли, начальника кабинета. Александр Сангинетти был корсиканцем. Это был человек, которому Министр Внутренних дел за последние два года делегировал большие полномочия по формированию определенной идеологии в рядах французских сил безопасности. Репутация Сангинетти складывалась из спектра противоречивых мнений, зависевших от того, какими политическими воззрениями и понятием концепции прав человека обладал его оппонент.

Крайне левые ненавидели и боялись его за непоколебимое участие в формировании 45-тысячных полувоенных формирований по подавлению мятежей с их нешуточной тактикой ведения боя при столкновении с уличной демонстрацией, по чьей бы инициативе она ни затевалась - левых или правых...

Коммунисты называли его фашистом. Вероятно, по той причине, что многие из его методов поддержания общественного порядка напоминали те, которыми пользовались в пролетарских раях по ту сторону железного занавеса. Крайне правые, тоже называемые фашистами левыми, ненавидели его в равной степени, приводя те же аргументы о подавлении демократии и гражданских прав, но более вероятно потому, что он с жестокой последовательностью осуществлял свои методы, предотвращая полный хаос, приведший бы к правому перевороту, якобы направленному на восстановление того самого порядка, которого Сангинетти с таким упорством добивался.

У простых французов он тоже не вызывал симпатий, поскольку драконовские указы, вышедшие из его офиса, коснулись и их: шлагбаумы на улицах, проверка документов на всех основных магистралях и перекрестках, заграждения на шоссе и обошедшие всю прессу фотографии молодых демонстрантов, сбитых на землю дубинками боевиков из спецформирований. Пресса окрестила его "месье анти-ОАС", и вся, кроме немногочисленных голлистских изданий, облаяла его вдоль и поперек. Если какие-то эмоции и владели им от осознания статуса самого презираемого человека Франции, он все же умело управлял собой, скрывая их под маской безразличия. Его верховное божество помещалось в Елисейском Дворце, и внутри этой религии Александр Сангинетти чувствовал себя главой курии. Он пожирал глазами пухлую папку, лежавшую перед ним на столе, в которой находился доклад Роллана.

- Это невозможно. Невозможно. Я не понимаю его. Мы хотим защитить его жизнь, а он не позволяет нам сделать этого. Я бы из-под земли достал этого Шакала. Но вы говорите, нам запрещено предпринимать контрмеры. Что же нам делать? Ждать, пока он нанесет удар? Сидеть и ждать?